Дебора Смит - Тень моей любви
– Ты меня боишься? – спросил Большой Роан.
– Нет, сэр. – Я ткнулась рукой в спинку кушетки, в воздух поднялось облако пыли.
Большой Роан тяжело плюхнулся в просевший зеленый шезлонг. Он не произнес больше ни слова, просто наблюдал за мной, расставив ноги, как будто специально для того, чтобы загородить мне дорогу.
На куче журналов совсем рядом с Большим Ровном стоял грязный черный телефон. Из-под аппарата была видна половина фотографии голой женщины на обложке журнала.
Я, как коза, перепрыгнула через искусственную ногу Большого Роана.
Пока я набирала номер, Роан не сводил с меня мутного взгляда. Бог знает, какие мысли бродили в его одуревшей от пьянства голове. Я сжимала в руке трубку. Гудки, гудки. Рони был где-то во дворе. Ну все. Он не услышит. Больше дома никого нет. Не надо было мне бежать сюда, на Пустошь, к Большому Роану с его злобным испитым лицом, пугающими глазами, отвратным видом.
– Алло, – ответил Рони.
Нет, ангелы все-таки существуют.
– Приезжай за нами! У нас авария! На Пустоши. Прабабушка сидит в своей машине. Слышишь – я на Пустоши! Приезжай за нами!
– Клер, быстро выходи обратно на дорогу, – тут же сказал он. Голос его был хриплым, настойчивым, он, видимо, старался не показать, как он взволнован.
Я испугалась по-настоящему.
– Уходи сейчас же, – сказал он. – Я возьму машину дедушки Мэлони и буду через пять минут.
– Хорошо. Поторопись.
Я осторожно положила трубку на место.
– Спасибо, мистер Салливан. – Мой голос дрогнул. – Я подожду на дороге. Спасибо.
Я повернулась. Большой Роан по-прежнему не спускал с меня глаз. Неожиданно он положил свою металлическую ногу на кушетку, перегородив мне путь к выходу. Как будто шлагбаумом, перекрывая переезд через железную дорогу, когда по ней идет поезд. Похоже, мои ангелы все же покинули меня. Или нет?
– Это был мой парень? – спросил он хрипло. – Ты вопила, чтобы он приехал за тобой.
– Я… мне нужно идти, мистер Салливан.
– Нет, черт побери, ты останешься здесь. Я хочу поговорить с тобой.
Я не могла оторвать взгляд от его ноги, казалось, что под брючиной одна голая кость, как у скелета.
– Мистер Салливан. Я хочу уйти. Сейчас приедет Рони, я должна встретить его у машины. – Похоже, я зря лишний раз упомянула имя его сына.
Он проворчал:
– Дерьмо, – и не шевельнулся. Я тоже не двигалась. Мы, не отрываясь, смотрели друг на друга. Казалось, прошла вечность.
Он неумолимо сверлил меня жестким взглядом, как будто хотел проделать дырку у меня в голове и посмотреть, что там. Я изо всех сил делала вид, что мне все равно. По телевизору все еще шел баскетбол. Я слышала гомон зрителей и стук мяча. Слышала, как у меня в ушах стучит кровь и часы на телевизоре отсчитывают минуты.
Наконец он наклонился вперед и прошептал:
– Ты настроила против меня моего парня.
У меня застыла кровь в жилах.
– Нет, сэр, – прошептала я. – Нет, это неправда.
– Что в тебе такого особенного? – Он протянул руку и схватил меня за рукав футболки. Я съежилась. Его пальцы подтащили меня ближе. – Слишком хороша, чтобы со мной разговаривать?
– Я же разговариваю. Слышите? Разговариваю. Но мне нужно идти, сэр.
– Чем ты его взяла, пушинка? Он продолжал понемногу тащить меня к себе, растягивая рукав футболки.
– Ты маленькая рыжая любительница лезть в чужие дела. Небось, считаешь себя хорошенькой куколкой.
Вежливость не помогала. Я попробовала быть твердой.
– Отпустите мою майку. Уберите с дороги ногу. Немедленно. Или я… Я все расскажу папе, он вышибет из вас дух.
Любой, у кого мозгов чуть больше, чем у пня, знает, что не следует связываться с детьми Холта Мэлони.
Глаза Большого Роана сверкнули. Они были у него не серые, как у Рони, а какого-то размытого непонятного цвета и прятались под опухшими веками, как глаза аллигатора в глинистой воде.
Он сильно дернул меня за рукав.
– Ах ты, папина дочка! Ты, маленькая вертящая задом сучка с мокрым хвостом! – Его пальцы хищно потянулись к моим волосам.
Я со всей силы двинула его кулаком в лицо.
Большой Роан на мгновение застыл в изумлении, потом схватил меня обеими руками и прижал к себе. Я визжала, брыкалась, махала во все стороны кулаками. Мне удалось снова ударить его в лицо. Но тут уж он отвесил мне такую затрещину, что в голове у меня зазвенело, из глаз посыпались искры. Я не понимала, где я.
Он схватил меня за руку, опрокинул лицом вниз и навалился всей своей тяжестью. Я отчаянно завизжала. Он заломил мне руку, и что-то в моем плече треснуло. На меня темной волной хлынула дикая боль. Он сорвал с меня брюки и сунул руку мне между ног.
Я понимала лишь одно – меня сжимает в челюстях кошмар, и чудовища, живущие под детскими кроватками, существуют, и ничто в моей жизни уже не будет так, как раньше.
Затем я услышала какие-то крики и голос Рони, похожий на яростное рычание собаки. Не знаю, что случилось в действительности.
Драка, хаос. Я была снова свободна. Большой Роан выкрикивал, брызгая слюной, проклятия.
Я слышала вопль Большого Роана.
– Ты, дерьмо собачье, руку на меня поднял! Да я тебя!
Выстрел.
У меня медленно прояснилось в голове. Со стоном я перекатилась на спину.
– Господи, помилуй, господи, помилуй, господи, помилуй!
Я никогда раньше не видела человека, которому вышибли мозги.
Рони подполз ко мне на четвереньках. Тело мое разрывалось от боли, и благодарение богу, я наконец потеряла сознание.
Когда я пришла в себя, мы были на улице. Надо мной, стоя на коленях, склонился Рони. Он держал мою руку и плакал.
– Клер, Клер!
Все случившееся в этот день потом я помню как в тумане – результат шока. Ну, как смотришь фильм ужасов, закрыв один глаз и лицо руками, а потом путаешь одно с другим. Я никогда раньше не видела маму и бабушку Дотти в истерике. Я никогда раньше не видела, чтобы папа плакал – от ярости. Хоп и Эван никогда так – до слез – не были добры ко мне.
Рони и меня отвезли к доктору – дяде Мэллори.
Наши разбитые губы, черный синяк у меня под глазом, мое вывихнутое плечо. Со мной что-то делали – я, оцепенев, мало что понимала и даже не кричала, когда вправляли плечо. Мама и бабушка раздели меня до трусов, а дядя Мэллори захотел зачем-то посмотреть у меня между ног. Тут со мною что-то произошло, и я впала в неистовство.
Я буквально билась в конвульсиях, но мне все-таки пришлось лечь на стол, где меня покрыли бумажной простыней. Плачущая мама держала меня за здоровую руку, а он смотрел там, куда никто, кроме меня, не имел права заглядывать.
Когда меня снова одели, вкололи в меня что-то, от чего я совершенно обмякла, наложили на руку шину и заклеили разбитые губы желтым пластырем, папа отнес меня на руках в приемную.
Там был Рони. В глазах его, устремленных на меня, была боль и тревога – нижняя губа и подбородок тоже желтые от пластыря. Все, что я могла сделать, это отчаянно попытаться дотянуться до него здоровой рукой. Мне это было необходимо, и я чувствовала, что ему – тоже. Но, когда он протянул в ответ свою, папа отступил назад, не дав нам коснуться друг друга.
– С ней все в порядке? – хрипло спросил Рони.
– Да, – коротко ответил папа.
Рони не заслуживал этого. “Папа сердится, – мелькнуло в моем затуманенном мозгу, – и он не прав”.
Меня отвезли домой и уложили в постель в родительской спальне. Прабабушка тоже лежала. С ней сидела бабушка Элизабет. Они пили персиковый бренди, и бабушка держала руку прабабушки в своей.
В дом приехал мистер Тобблер.
– Проклятый Салливан, – сказал он моим родителям и заплакал.
Ренфрю не плакала. Она ушла на кухню, чтобы готовить еду на всю ораву.
Узнав о случившемся, начали съезжаться все родственники. Появился кузен Вине, пришли его помощники, еще какие-то люди в форме, которых я не знала. Они увели Рони в гостиную и закрыли за собой дверь.
Я попыталась спросить о нем, но язык меня не слушался. Я провалилась в полуобморочный сон. Я была здесь и как бы не была. Я слышала, как рыдала мама:
“Моя маленькая девочка, моя бедная маленькая девочка. Все были правы, Холт. Смотри, что из этого получилось”.
– Она боролась, – ответил папа. – По крайней мере, ее не… Большой Роан не… – голос у папы сорвался.
– Он бы сделал это! – с ужасом сказала мама. – О боже мой!
– Рони спас меня, он не сделал ничего плохого, – время от времени бормотала я в своем полусне. Пока папа не понял наконец, что меня тревожит, и не прошептал успокаивающе:
– Не волнуйся, сладкая горошинка. Рони не отправят в тюрьму. Он все сделал правильно.
Отлично. Тогда мы просто забудем Большого Роана, все будет хорошо. Обязательно. Я уснула.
– Где Рони? – спросила я, как только проснулась.
Было темно.
– В своей комнате, – ответила мама, гладя меня по голове. Она, наверное, только что перестала плакать и, казалось, вот-вот заплачет снова. – С ним Хоп и Эван.
