Елена Лобанова - Из жизни читательницы
Несомненно, этот цех был еще весьма молод. И может статься, в нем наличествовало пока что более подмастерьев, чем мастеров. А потому, как ни огорчительно, на страницах его первого произведения присутствовали ошибки всех мастей: от вульгарных безударных гласных до классически грамматических типа «подъезжая к постоялому двору, у меня слетела шляпа», — которые надлежало немедленно исправить.
Но не могло быть сомнений, что увлеченность будущих великих художников слова и их преданность благородному литературному делу предрекали им грядущую славу!
А в списке членов редколлегии среди других имен черным по белому значилось: «Марина Зуева».
Я отложила рукопись, открыла дверцу гардероба и заглянула в зеркало.
Член редколлегии Марина Зуева выглядела, в общем, довольно прилично. И даже, я бы сказала, лет на десять моложе обычного.
Ведь с некоторых пор у нее появилось будущее! Словно с легким скрипом приоткрылась-таки дверь в совершенно другую жизнь…
— Болезни необходимы человеку. Они ему помогают, — убежденно высказалась Людасик.
— Помогают в чем именно? Перейти в мир иной? — уточнила я.
— Не перейти, а увидеть. Этот мир. УВИДЕТЬ ЭТОТ МИР.
Мы с ней сидели в дальнем завале списанных книг и, запершись на законный получасовой перерыв, пили чай каркадэ с мятой. Благодаря каркадэ укреплялись стенки наших кровеносных сосудов, а под воздействием мяты успокаивались нервы.
— Когда Валерику было три года, он уже умел читать, — сообщила Людасик. — А в четыре — собирал кубик Рубика и считал до тысячи. В пять мы уже купили ему детскую энциклопедию, и однажды в библиотеке его снимало телевидение как самого юного читателя. Мы туда ходили каждое воскресенье…
— Смотри-ка! Оказывается, родственная душа! Ты раньше не рассказывала.
— …а в пять с половиной он заболел гепатитом. В садике заразился.
— Это желтухой, значит? Бедолага! Не ребенок, а медицинская энциклопедия!
— Желтухой, да… И распознали, как водится, только через месяц — все ставили о-эр-зэ. А когда весь пожелтел и температура под сорок, тогда уже, естественно, в инфекционку с сиреной. А меня, естественно, не берут — ребенку больше года! Я полночи прорыдала, полночи в кошмарах прометалась. Утром прибегаю в больницу, а мне нянечка первым делом говорит: мамаша, вы уж пробивайтесь как-нибудь, ваш мальчик тяжелый, ночью бредил и упал с кровати. Я полпузырька валерьянки хлоп — и опять к главному. А врачи свое — ребенку больше года, положить вас не можем! Так и не смогли, веришь? Пока шеф Сергея с главврачом не договорился…
— Людасик, ну не надо, не плачь. Не вспоминай, если тяжело!
Но Людка, шмыгнув носом, упрямо продолжала:
— Я за десять минут собрала две сумки: в одной вещи, в другой — энциклопедия и английский для малышей. — Она со стуком поставила чашку и посмотрела на меня огромными глазищами без всякой улыбки. — И что ты думаешь — открыли мы книгу хоть раз?
— Ну нет, наверное, раз спрашиваешь.
— Там в палате было восемь человек детворы от двух до пяти. Целый день ор, как в обезьяннике. А в тихий час читать не разрешали. Но зато мы там каждое утро наблюдали за ласточками! Больница старая, окна высокие, и в самом верху ласточкино гнездо. Утром Валерику смеряют температуру, и он больше не спит. Лежим, смотрим на ласточек, как они у гнезда хлопочут, и шепотом разговариваем… — Бездонные Людкины глаза опять принялись наполняться слезами. — Из больничного окна мир совсем другой! Я вот сейчас думаю — было ли в жизни что-нибудь лучше тех минут?
— Ну Лю-у-уд… Ну не надо! Вспомни лучше, как Валерик поправился… выздоровел…
— А когда Валерик поправился — начал от меня уходить.
— В каком смысле? Куда уходить?
— Не куда. А откуда! От меня. В шесть лет ему первый раз стало скучно со мной.
— Людасик, да ты просто эгоистка! Не знаю, может, все мамаши такие? Ребенок взрослеет! У него расширяется круг интересов, друзей… ну там увлечений каких-нибудь. Это же абсолютно закономерный процесс!
Людасик помолчала, мешая ложечкой в полупустой чашке. Глаза у нее опять изменились и стали совсем серые, в тон серому свитеру. И сероватые тени под глазами.
— Наверное, закономерный. И когда у мужа есть свои друзья, и какие-то клубы, и самодеятельные концерты — это тоже закономерно… И когда свекровь вяжет салфетки и раскладывает их по всему дому… Только у меня вот никаких своих интересов нет. Я иногда прислушаюсь к себе и думаю: а есть я вообще-то, существую ли в природе? И чувствую — горло болит. Значит, пока еще существую. Но где же тогда мои интересы? Разве что почитать вечером, если нет тетрадей…
— Но ЧТО почитать, Людасик? «В плену у страсти»? «Мука желания»? Ну и чем ЭТО может тебе помочь? — почти взмолилась я.
Кажется, наконец-то настало время разобраться со всеми Людаськиными проблемами!
И точно — Людасик не обиделась.
— Женщина должна чувствовать себя женщиной, — просто сказала она. — А чувствовать, бывает, нет сил. Про любовь вспоминаешь, только если в сочинении прочтешь: «Опричник влюбился в Алену Дмитриевну, будучи замужем за Степаном Парамоновичем»…
И было что-то в ее голосе, отчего мне расхотелось спорить. Я только спросила примирительно:
— Ну и там… в этих опусах… нигде не написано, что даже в плену страсти нельзя носить один свитер больше месяца подряд?
Людка машинально покосилась на свою серую ангорку, вскрикнула:
— Марыська! Какая же ты все-таки зануда!
И расхохоталась.
Тотчас раздался условный стук в дверь — у Римки кончился урок.
— Все ржете, — укорила она нас и, вдвинув стул между нами, с тяжелым вздохом опустилась на него.
— Анекдот! С опоздавшего — штрафной анекдот! — накинулись мы, по обычаю.
Она подняла голову, и мы примолкли. В лице ее явно читались гнев, печальная решимость и даже какая-то обреченность.
Повисла тревожная пауза.
— Обозвали бабушкой! — наконец доложила она. — Как вам?! Какая-то сволочь в маршрутке! «Бабушка, залезайте быстрей!» Еще и пихнула сзади!
И она обвела нас пылающим, как написали бы в женском романе, взглядом.
— Так сзади же! Сзади мы все одинаковые! — утешила Людка. — Главное, чтоб спереди различали!
— А ты б ее сама пихнула, — предложила я.
— Хотела! Верите — хотела?! — закричала Римка.
Мы дружно закивали.
— Профессия проклятая… воспитание… как ядро, к ноге привязанное… А между прочим, в прошлом году мне еще совали на улице рекламу туши! — яростно сверкнула она глазами. — Такая девчонка… как ее? Промоутер!
— Да зачем тебе тушь? Ресничищи — во… — пожала плечами Людасик. — Да ты вроде бы ею и не пользуешься?
