Дзюнъити Ватанабэ - Свет без тени
– Нет, что вы, у меня и в мыслях нет делать что-то наперекор вам. – Импресарио снова потер ладони. – Просто программа очень насыщенная…
– И потому вы уговариваете меня дать свое согласие.
Наоэ пододвинул к себе историю болезни Дзюнко Ханадзё и принялся писать заключение.
– Если вы разрешите, доктор, завтра в одиннадцать мы на машине выедем в Тибу. После записи у нас репетиция новых песен с композитором и посещение магазинов пластинок, но мы постараемся покончить с этим поскорее, тогда Дзюнко останется только дать интервью репортерам, и мы в тот же вечер вернемся в клинику.
Наоэ, не глядя на импресарио, продолжал писать.
– Я отнимаю у вас время, болтаю о таких пустяках… Извините.
– Передо мной извиняться нечего. Импресарио шумно вздохнул и снова вытер лоб белоснежным платком.
– Расплачиваться за ваше легкомыслие буду не я, а Ханадзё Дзюнко.
– Да… Быть артисткой не просто. Наоэ кончил писать и поднял глаза.
– Мы отблагодарим вас, доктор, – заискивающе проговорил импресарио.
– Желательно спиртным.
Услышав столь конкретное пожелание, импресарио уставился на Наоэ с нескрываемым изумлением.
– И лучше не виски, – добавил тот. – Я больше люблю хорошее сакэ.
Импресарио озадаченно кивнул. В кабинет вошла Норико. Она была в том же, что и во время операции, халате, в тапочках на босу ногу, на голове – косынка.
– Госпожу Ханадзё можно везти в палату.
– Проснулась?
– Почти. Уже отвечает, как ее зовут.
– Давление?
– Сто десять. Пульс – семьдесят восемь.
– В норме. Отвези ее. Я зайду потом.
– Она жалуется на сильные боли.
– Введи ей нобулон, одну ампулу.
– Хорошо.
– Да, и еще вот что: завтра в одиннадцать утра Ханадзё-сан должна уехать.
– Завтра?
Норико перевела взгляд на импресарио.
– У нее срочная работа. Я осмотрю ее рано утром. Приготовь все заранее.
– Понятно. – Норико постояла еще секунду, затем повернулась и вышла из кабинета.
– Проснулась… – Импресарио с явным облегчением вздохнул. – Спасибо. Теперь мне будет гораздо спокойней.
– Рано успокаиваться.
Импресарио открыл было рот, но так и закрыл его, не произнеся ни звука.
– Операция прошла нормально. Вот все, что пока можно сказать.
Наоэ встал, полил на руки дезраствора, сполоснул их под краном и отправился в ординаторскую.
Норико вымыла инструменты, протерла и смазала их вазелиновым маслом, привела в порядок операционную. Был уже десятый час, когда она освободилась. Наоэ ждал ее. Они вместе пошли к Дзюнко.
Импресарио куда-то исчез, вместо него в палате сидела девушка лет семнадцати-восемнадцати – видимо, секретарь. Дзюнко лежала на спине и тихонько стонала от боли. Наоэ проверил пульс. Давление оказалось немного пониженным, но после операции в этом не было ничего удивительного.
От потери крови лицо ее заострилось и выглядело болезненным. В нем не было той здоровой свежести, что свойственна девушкам в двадцать один год.
– Ханадзё-сан! Ханадзё-сан! – окликнула ее Норико, но лишь на третий раз Дзюнко с трудом открыла глаза. – Ямагути-сан! Ямагути-сан! – На этот раз Норико назвала настоящее имя Дзюнко.
– Да-а… – Голос Дзюнко звучал хрипло, как у старухи.
– Все еще больно?
– Бо-о-льно… – протянула Дзюнко, жалобно глядя на Наоэ. – Очень больно, доктор.
– Сейчас укол подействует, и вы уснете крепко-крепко, – успокоила ее Норико.
– Завтра…
– Не надо ни о чем беспокоиться.
– Если я не смогу завтра поехать, что же будет?.. Что тогда будет?..
– Не волнуйтесь, – сказала Норико и повернулась к секретарю: – Погасите свет и проследите, чтобы она уснула.
Наоэ вышел из палаты.
– А куда завтра едет Ханадзё-сан? – спросила Норико, догоняя его.
– В Тибу. Там у нее запись концерта на телевидении.
– Она выдержит?
– Не уверен.
– Зачем же вы тогда разрешили?
– Они настаивали.
– Вдруг что-нибудь случится!
– Что я могу поделать? – пожал плечами Наоэ.
– А если…
Они вошли в лифт. В кабине, кроме них, никого на было. Лифт пополз вниз.
– А если ей станет плохо? – продолжала Норико. Кабина была маленькая, и голос Норико прозвучал чересчур громко.
– Она сейчас больше думает о карьере, чем о здоровье.
– Неужели она такая легкомысленная?
– Подобным людям бесполезно что-то доказывать.
– Но вы врач! Вы обязаны твердо сказать: нет. Лифт остановился на третьем этаже. Двери раскрылись.
– Зря вы не запретили эту затею, – не унималась Норико. – Она и всю прошлую ночь не спала, сама ведь говорила, что работы в Фукуоке было по горло. Приехала вечером – и сразу операция. А теперь, нате вам, снова в дорогу! Да это просто безумие! Даже для артистки такое легкомыслие непростительно. Вот отпустите ее, а она потом потеряет сознание прямо на сцене!
– Скорее всего, так оно и случится.
– Сэнсэй!.. – Норико бросила на Наоэ испепеляющий взгляд. – Это безответственно!
Наоэ остановился, задумчиво огляделся по сторонам и вдруг, круто повернувшись, скрылся в туалете.
На другой день в одиннадцать часов Дзюнко Ханадзё в сопровождении импресарио и секретаря вышла из клиники. Внизу ее уже ждала машина. Закрываясь от любопытных взглядов, Дзюнко подняла воротник пальто. Лицо ее было иссиня-бледным, как у покойника. Она цеплялась за импресарио и еле брела – казалось, каждый шаг причинял ей мучительную боль.
В клинике все было спокойно. Операций не предполагалось, и после обеда Норико и Наоэ отдыхали. В пять часов, когда рабочий день кончился, Наоэ отправился прямо домой.
Вчерашнее недомогание, операция Дзюнко, ночное дежурство и сегодняшний день в клинике – все это навалилось на него тяжелым грузом усталости, и, придя домой, он буквально рухнул на кровать, но почти тотчас раздался стук в дверь, и влетела Норико. В руках она держала завернутые в целлофан цветы.
– Сейчас будет уборка, так что поднимайтесь! – весело пропела она.
– Только уснул… – проворчал Наоэ.
– В чистоте спать приятней.
Норико сдернула с кровати покрывало. Наоэ нехотя поднялся и накинул кимоно.
– Вам доктор Кобаси сегодня ничего не говорил?
– Нет.
Наоэ, сцепив пальцы, смотрел в окно.
– Ад? – удивилась Норико и, открыв дверь на балкон, включила пылесос. – Он ужасно возмущался.
Наоэ молча ждал продолжения.
– Он сказал, что поражен вашим отношением к Дзюнко Ханадзё. Что это жестоко и бесчеловечно – разрешить женщине выйти на сцену на следующий день после такой операции. Просто зверство, сказал он.
Наоэ сунул в рот сигарету и вышел на кухню.
– А еще он сказал, что врач, который допускает такие вещи, не смеет называть себя врачом. – Продолжая болтать, Норико водила щеткой под столом. – И старшая сестра, и Акико – все тоже так считают. Мне было ужасно неприятно.
