Свирепый - Дж. Б. Солсбери
— Хорошо. Я вернусь поздно. Увидимся.
— Так значит вот так...
Я уже на полпути через комнату, когда ее голос останавливает меня.
— Так вот как все будет, да? Поэтому ты хотел, чтобы мы остались? Чтобы оставлять нас в своей большой, модной, гребаной башне из слоновой кости, пока работаешь по десять часов в день?
Я чешу челюсть, чувствуя зуд, раздражение и сильное возбуждение.
— Как думаешь, мы сможем прожить хоть одну гребаную секунду без того, чтобы ты не начала это дерьмо?
Она удивленно отшатывается назад.
— О, это я начинаю дерьмо?
— У меня нет на это времени. — Я прохожу мимо нее, направляясь к лифту, и слышу, как ее босые ноги шлепают по полу позади меня.
— Думаешь, у нас есть? Мы отказываемся от всего, чтобы быть здесь. Ради чего? Чтобы охать и ахать над всеми твоими модными штучками? Кстати, ты не думал пригласить сюда декоратора? Это все равно что жить на пустом складе.
Я стискиваю зубы, вспоминая, как из-за нее переломал почти всю свою мебель.
— У меня переходный период в декоративной сфере. И я не могу просто бросить работу и сидеть дома весь день. — Не знаю, о чем я думал, когда просил их остаться. Наверное, предполагал, что мы будем ужинать вместе, может быть, обедать по выходным. Я не думал о чем-то большем.
— Это просто замечательно, Хейс. — Она машет рукой в сторону коридора. — С тех пор как мы приехали сюда, Хейван проводит с Дэвидом больше времени, чем с кем-либо из нас.
— Не знаю, чего ты ждешь от меня!
Она прищуривается на меня.
— Не кричи на меня!
— Ты кричишь на меня! — Черт, теперь я смотрю на ее рот. Я хочу поцеловать ее. Хочу схватить ее за шею и прижаться губами к ее губам, чтобы она заткнулась. Хочу заполнить ее рот своим языком, пока она не застонет и не обмякнет в моих объятиях. А потом сорвать с ее тела эти шорты и трахнуть у стены.
Мое сердце колотится. Член становится болезненно твердым. А она смотрит на меня так, будто читает каждую грязную мысль в моей голове и бросает мне вызов попробовать.
Мои губы горят от желания, а пальцы покалывает от потребности прикоснуться, дразнить и требовать... Черт возьми, это плохо. Очень, очень плохо.
— Я ухожу, — голос срывается, и, прежде чем успеваю поддаться искушению, я бросаюсь вперед к лифту. Заскакиваю внутрь и отказываюсь оглядываться, пока дверь плотно не закроется, потому что, скорее всего, я сделаю какую-нибудь глупость и все испорчу.
Дверь начинает закрываться.
Ванесса наносит последний удар.
— Итак, кто бежит?
Тогда, в старшей школе Ванесса подарила мне на день рождения сову, которую сделала на уроке керамики. Она ненавидела керамику, терпеть не могла все, что связано с искусством. Девушка была гениальна, но всегда говорила, что у нее не хватает мозговых клеток для художественных занятий. Ее консультант посоветовал ей посещать эти занятия, так как это могло помочь ей лучше подготовиться к поступлению в колледж.
Я открыл подарок, завернутый в белую папиросную бумагу. Он был похож на картофелину с огромными желтыми глазами.
— Спасибо за... картошку. — Я никогда не забуду выражение ее лица. От хмурого недоумения она перешла к осознанию того, что я прав, это действительно было похоже на картошку, а затем к истерическому смеху.
Я продолжал извиняться, просил ее сказать мне, что это должно было быть. Ванесса не могла вымолвить ни слова. Так сильно смеялась. Наконец, она перевела дыхание и сказала, что это сова, от чего мы оба разразились безудержным хохотом.
Тогда она спросила меня, если бы пучеглазая картофелина была нашим ребенком, любил бы я ее не смотря ни на что. В то время это был такой невинный вопрос. Любил бы я нашего ребенка? Конечно, любил бы.
И все же, когда она сказала мне, что беременна на первом курсе колледжа, я решил, что она не хочет его оставлять. Если бы я только вспомнил ту дурацкую керамическую сову, если бы уловил ее подсказки, насколько другой была бы моя жизнь.
Забавно, я уже целую вечность не вспоминал о той керамической сове, и все же задаюсь вопросом, не был ли тот приступ смеха с Ванессой последним величайшим подарком, который мне когда-либо делали.
— ...вытащи голову из задницы и обрати внимание!
Повышенный голос Августа отрывает меня от моих мыслей, и я свирепо смотрю на засранца за то, что он испортил мне прогулку по переулку воспоминаний. Он поднимает брови, словно ожидая чего-то от меня.
Я замечаю Алекса, который смотрит на меня своим типичным отсутствующим взглядом. Затем Хадсона, который смотрит на меня так, будто собирается броситься всем телом навстречу быстро приближающейся опасности.
— Извини, я отвлекся, — признаюсь я.
— Охренеть можно. — Август откидывается в своем кресле во главе стола для совещаний.
Пятеро других руководителей неловко ерзают на своих местах и не отрывают носов от лежащих перед ними бумаг.
— Я введу его в курс дела после совещания, — говорит Хадсон, пытаясь разрядить обстановку. — Вы говорили о здании «Палома»?
Август игнорирует его.
— Хейс, не хочешь рассказать нам, чем ты так озабочен?
— Не особо.
Том из отдела продаж прочищает горло, когда у него вырывается хихиканье.
— Да ладно, мы все умираем от желания узнать, что может быть важнее сделки на четырнадцать миллионов долларов, которую мы обсуждаем.
Вот придурок. Он решил надавить на меня. И сегодня утром, как никогда, я не в настроении терпеть его дерьмо.
— Вообще-то. — Я чешу челюсть. — Может, ты мог бы мне помочь.
Хадсон слегка качает головой, как бы говоря: не ввязывайся.
Не сегодня, брат.
Я опираюсь локтями на стол для совещаний.
— Ты всегда знал об Александре и Кингстоне или узнал об их существовании только после их рождения?
Все за столом замолкают, когда лицо Августа наливается кровью.
— И почему ты думаешь, что биологических Нортов не может быть больше, ведь ты явно не был поклонником контроля над рождаемостью? Когда они появились в твоей жизни, это ты хотел вовлечь их в семейный бизнес, или их матери,
