Выше стен - Тори Ру
Я больше не могу открыть рот, чтобы нормально ответить, забываю родной язык, значение слов, интонации, звуки, теряю себя…
Снова стало сложно ориентироваться в пространстве — иногда паника скручивает внутренности прямо посреди проверенного маршрута, и я долго не могу отыскать ни балкона, ни цветов, ни граффити на стене дома, где живет Святослав.
Но я выше всех сплетен и упрямо прихожу в колледж. В надежде мельком увидеть его, задохнуться и захотеть жить.
***
Сквозь слои ваты и облаков пробивается мамин восторженный возглас, звуки поцелуев и грохот чемоданов. Приехал Андрей, но ранний час, осенний дождь и суббота напрочь лишают меня воли. Отворачиваюсь к стене и с удовольствием окунаюсь в недосмотренный сон — красивый и намного ярче яви.
Однако спокойствие длится недолго — его нарушают шаги у кровати и встревоженный шепот над ухом:
— Регина, кое-что пропало из сейфа… Ты показывала приходившему парню кабинет Андрея?
Я взвиваюсь на подушках, в ужасе смотрю на маму и отчима, и в глазах темнеет. Я не хочу, чтобы они забрали деньги у Свята, но, если не признаюсь в содеянном, он точно окажется в беде!
21 (Святослав)
Деньги, принесенные дурочкой, тратить я не собирался — тем же утром, умирая от похмелья и мутного чувства, похожего на вину, до лучших времен спрятал в коробке с хламом и попытался сосредоточиться на более важных вещах — учебе, долгах и поисках работы.
Но еще один день в курьерском прикиде и вечер при свечах прикалывали мало — вернувшись из шараги, я все же вытащил из пачки десять бумажек и заплатил по счетам. А потом зарулил в ТРЦ и купил нормальную куртку — не самую дорогую, но все же лучше, чем отстой из секонд-хенда, болтавшийся на моих плечах.
И вот теперь сижу в баре и стараюсь хорошенько накидаться. Я имею на это право — папаша, вечно кичившийся размерами заработка, на меня почти ничего не тратил. Он мне многое задолжал.
С нижних этажей доносятся звуки голосов, крики детей, шум эскалаторов и рекламные объявления. Я приятно расслаблен, джин обжигает горло и согревает кровь, возвращая почти утраченное чувство свободы.
Не знаю, что там повернулось в башке у дурочки, но сейчас я ей благодарен. За щедрость.
Усмехаюсь и опрокидываю в рот содержимое стакана.
Не ожидал, что «папина радость» станет настолько легкой добычей и даже немного разочарован. Хотя… нет. Мне плевать. Плевать на нее и на ее проблемы.
Мать говорила, что эта отмороженная переспала с половиной старшеклассников в школе и изрядно подпортила кровь своей матушке и моему папаше.
Она плохо училась, а девятый смогла окончить только при помощи взятки, которую отец лично дал директору на лапу. За взятку ей нарисовали хоть какие-то оценки, за взятку — и немалую — приняли в местную шарагу. Зря я сомневался в правдивости этих рассказов — «папина радость» реально тупая. И шалава — настоящая, идейная.
Я сталкивался с такими в прошлой жизни — вечно крутились вокруг нашей тусовки и искренне любили всех, с кем трахались. Это хуже, чем продавать себя за деньги, и я старался их избегать…
Сколько бы папаша ни убеждал себя и окружение, будто Наташа и ее дочь хорошие, у меня на руках есть доказательство обратного.
Я получил от дурочки желаемое, и даже перевыполнил план, а за попытку выставить меня посмешищем она наказала себя сама.
Единожды переступив черту, становишься способным абсолютно на все — сверхчеловеком, гребаным богом. Перед тобой открываются сотни возможностей, недоступных порядочным, совестливым лохам.
Поэтому утром я прошел мимо.
Смотрю на веселых девчонок, без стеснения разглядывающих меня, и прошу бармена повторить. Глушу джин и, окончательно окосев, покидаю нагретый задницей стул.
Я видел — ей было плохо. Но взвалить на себя ответственность я не готов.
Она не знает, что я — тот самый сводный брат. Она слишком восторженная. У нас нет ничего общего.
Я был пьяным в дрова, ни черта не помню о прошлой ночи, но видео одним глазком все же глянул. От него до сих пор мутит.
Лучше побуду пока подонком.
ТРЦ закрывается, и бар вместе с ним. Покупаю бутылку навынос, застегиваюсь под горло и, шатаясь и спотыкаясь, через студеную тихую ночь иду к излюбленному месту — полуразрушенной стене, возвышающейся над заброшками и прошлой сытой жизнью.
Бросаю на кирпичи рюкзак, сажусь, прикуриваю от дешевой зажигалки, сворачиваю горлышко джину и снова пью.
Я реально «весь в мать» — лечу гнилую душу алкоголем, самооправданием и игнором возникающих проблем. Получается плохо…
Широко распахнутые глаза, тихие всхлипы и стоны, засевшие на подкорке, не дают прийти в норму, провоцируют приступы удушливого тепла под ребрами, выступают слезами, и я отвешиваю себе ощутимую оплеуху.
— Соберись, ушлепок конченый… Хватит! — Я матерюсь, снова и снова пью, и мысли проясняются.
За спиной стоит ощетинившийся инеем сентябрь, тишина давит на уши, белые облачка дыма вырываются изо рта и отлетают в черный космос. Он понятен мне. Он такой же, как я. Холодный и пустой.
Еще несколько раз прикладываюсь к бутылке, вспоминая моменты из прошлого и, кажется, понимаю, почему вырос таким. В нем не было ничего хорошего — ни покоя, ни понимания, ни тепла. Отстраненность выработалась сама, как ответная реакция на вопли и скандалы.
Родители и понятия не имели, как строить отношения, любить и правильно воспитывать детей. Они ненавидели друг друга, старались побольнее задеть, осыпали проклятиями, орали до хрипоты.
А потом придурок резко переобулся…
Окно моей комнаты светится желтым. Мне известна вся подноготная папочкиной новой семейки, и теперь, сколько бы тот ни строил из себя покаявшегося грешника и счастливого отца и мужа, я не успокоюсь, пока не увижу в его глазах беспомощность и страх.
Я заставлю его вспомнить о моем существовании.
Это отличный план.
Бросаю недопитую бутылку в чахлые кусты под стеной, сплевываю под ноги и, шатаясь, отваливаю.
***
Мать дома — открывает дверь, как только я подхожу к ней, и нервно теребит край линялой футболки.
— С возвращением! — приветствую заплетающимся языком, глупо хихикаю и даю себе зарок больше не бухать — это и так привело неизвестно к чему.
Прохожу в комнату, включаю светильник, и тусклый свет лампы кажется чудом. Мебель и стены качаются, над головой кружит вражеский вертолет, к горлу подступает горечь. Мать не замечает моей кондиции и врывается следом.
— Славка,
