Не сдавайся (ЛП) - Макаллан Шеннон

Занавес снова трепещет, и сквозь него просовывается дуло этого гребаного РПК. Я знаю, что когда нажму на курок, ничего не произойдет, но все равно это делаю. Старый советский пулемет рявкает, и я снова оказываюсь на земле с теми же двумя дырами в груди сквозь броню.

Мои братья больше не под прикрытием — они как всегда, лежат уничтоженные и истекают кровью. Та же половина головы Мяса отсутствует, разбрызганная по всему пыльному переулку.

— Давай, парень, — говорит Мясо и влажно кашляет. На его губах образуются пузырьки крови. — Ты же знаешь, что здесь никогда ничего не меняется. Ты не можешь изменить прошлое.

К черту. На этот раз я даже не потрудился дотянуться до ПИЛЫ. Просто позволь девушке-повстанцу с автоматом взять меня. Какое, черт возьми, это вообще имеет значение? Теперь она меняет цель, возвращается ко мне. Все мои братья мертвы, и я последнее живое существо в этой дыре.

Мои глаза закрыты от жестокого солнца, и я лежу на спине, ожидая, когда пули отправят меня в вечность. Это бесполезно, я ничего не могу изменить. Зачем еще пытаться? Когда пулемет стреляет, я напрягаюсь в ожидании ударов, которые... никогда не наступят. Я чувствую едкий запах кордита поверх крови и грязи в переулке, но теперь к нему примешивается слабый запах чего-то еще — лаванды, возможно, и полевых цветов.

Пули, которых я ожидаю, отлетают от меня. Спин-зииииип — это звук рикошета от брони. Какого черта? Здесь нет укрытия, которое могло бы остановить ББ, не говоря уже о пулях. Открыл глаза, свет вокруг меня изменился. Это больше не жёсткое освещение ночного солнца, оставляющее повсюду с острым краем тени. Это мягкий свет, просачивающийся сквозь полупрозрачные белоснежные… перья? Крылья? Наконец-то, стрельба прекратилась.

— Шон? — Это голос ангела. Должно быть. Крылья, защита. Что еще это может быть?

— Шон, ты в безопасности. Все в порядке. — Крылья втягиваются, складываются, но ее руки обнимают меня, и лицо ангела проясняется. Выгоревшие на солнце волосы, веснушки, ярко-голубые глаза, огромные от беспокойства. Она трясет меня. Какого хрена? Ты не должна трясти кого-то с ранами в груди. Что, если сломанные ребра пробьют легкое или, что еще хуже, сердце? — Шон, пожалуйста, проснись!

Ночное иракское солнце гаснет, и кровавый переулок снова исчезает в темноте хижины. Лающая собака испарилась, остались только сверчки и лягушки.

Однако ангел все еще здесь, все еще обнимает меня.

— Шон? Ты слышишь? Ты в порядке?

Черт.

— Да. Я в порядке. Мне очень жаль, Кортни. Я... я надеялся, что это не разбудит тебя. — Ненавижу покидать теплый комфорт моего спального мешка. И лишиться ее объятий. Но мне нужен свет. Я расстегиваю молнию на мешке и с сожалением освобождаюсь. Фонарь Коулмана и спички лежат у кровати, а пара нажатий и спичка дают актинический белый свет. Сидя на краю кровати, я слышу, как расстегивается молния на мешке Кортни, и матрас дрожит, когда она садится рядом со мной. Ее рука мягкая и теплая на моей.

— Кошмары, — повторяюсь я дрожащим голосом. — У нас обоих они есть.

— Это происходит каждую ночь? — В ее голосе нет жалости. Только беспокойство. Забота.

— Нет. Не каждую ночь. Хотя чаще всего. Обычно, когда засыпаю, потом я в порядке. — Я протираю глаза, нажимаю кнопку на телефоне, чтобы посмотреть время. Только что перевалило за час ночи.

Кортни сжимает мою руку, затем снова обнимает меня.

— Когда мы были маленькими, ты был моим героем, Шон, и позже, когда мой отец вернулся из Ирака. После твоего… — Ее голос затихает, глаза печальны от воспоминаний о тех давних потерях. — И ты все еще здесь. Именно сейчас. Именно сегодня.

Я киваю, но, уткнувшись своим лицом в мое плечо, знаю, что она этого не видит.

— Я не герой, Кортни. Я просто делаю то, что нужно.

— Но ты делаешь это для меня. Кто бы еще смог? — Кортни смотрит на меня искренними ярко-голубыми глазами. Серьезные глаза. Я не отвечаю, просто отворачиваюсь. Теперь она увидела слабость. У меня не должно быть слабости, не так. Не сдавайся.

— Шон. Посмотри на меня, — ее голос полон силы, и когда я не сразу повинуюсь ее команде, она заставляет меня подчиниться сильными пальцами. — Ты помнишь, когда мой отец был в больнице, и я оставалась с вами, ребятами? И под моей кроватью или в шкафу были монстры?

Я не могу не улыбнуться при воспоминании о гораздо более молодой Кортни, напуганной монстрами. В те долгие ночи, когда ее родители были в госпитале для ветеранов, я приходил в ярость от необходимости охотиться на монстров, но делал это для нее. Каждый раз.

— Да, помню, — подтверждаю я с усмешкой. – Я тоже никогда не пропускал ни одного, ты живое доказательство того, что я был хорош в этом, но... — Моя улыбка исчезает, я отвожу взгляд. — Не думаю, что ты можешь просто сунуть метлу под мою кровать, чтобы избавиться от моих. И у тебя тоже есть целый новый комплект. Каким же мудаком я буду, если проигнорирую это?

— Может, и нет, но я могу попробовать. Ты успокоился и перестал метаться, когда я прикоснулась к тебе. Ложись. Постарайся немного поспать. — Кортни возвращается на свою сторону кровати, дергает меня за футболку, чтобы притянуть к себе и обнять меня со спины.

Дыхание Кортни согревает мне затылок, рукой она крепко-накрепко обнимает меня за грудь после того, как натягивает на нас один из расстегнутых спальных мешков, подобно одеялу.

— Оставь лампу включенной. Завтра мы сможем раздобыть больше горючего.

Вздымающаяся и опадающая грудь Кортни за моей спиной от ее дыхания напоминает мне, что маленькая девочка, которую знал, теперь женщина, и это первый раз, когда я в постели с женщиной по какой-либо причине за очень долгое время. Я подавляю эти мысли: на этом пути лежит только опасность. Даже если она попросит, то у нас обоих есть демоны, с которыми нам нужно разобраться.

— Расскажи мне о монстрах, Шон, — просит она.

— Если я собираюсь выследить их, мне нужно знать, как они выглядят.

Я улыбаюсь при воспоминании о нашей старой игре. Кортни описывала страшных существ с рогами и горящими желтыми глазами, с пурпурно-золотым мехом и розовой чешуей. Клыки длиной с мою руку. Однажды вечером она с серьезным видом заверила меня, что в ее шкафу прячется чудовище с двенадцатью ртами.

Пусть Бог и архангел Михаил, покровитель воинов, простят меня, но я расскажу ей. Мой голос ржавый, хриплый, когда я впервые говорю с другой живой душой о местах, где был, о вещах, которые видел. То, что я сделал. Вещи, о которых никогда не ожидал говорить ни с кем, кроме братьев-котиков, но даже тогда – зачем нам вообще об этом говорить? Если бы братья были там, то уже бы знали эту историю. Но после тех историй, которыми она поделилась ранее? Это сильная, жесткая женщина.

Я рассказываю ей о тренировочном лагере на Великих озерах. О моих первых двух годах на флоте в качестве палубного матроса, зарабатывая свою ставку в качестве помощника боцмана. Традиционный военно-морской флот: узлы, лодки, скучные вещи, такие как откалывание ржавчины, а затем перекраска, полировка. Два года скуки, прежде чем я получил шанс на свою мечту: место на начальном курсе подготовки к подводным подрывным работам спецназа ВМФ США в Коронадо, штат Калифорния. Базовая подготовка «морских котиков».

Моя первая поездка с третьей командой «морских котиков» в качестве не опытного тела. Боевые действия в Ираке и Афганистане. Пиная двери, никогда не знал, была ли там семья, обедающая внутри, или фабрика по изготовлению бомб, готовая взорваться. Я рассказываю ей о взрыве РПГ, который опалил мое предплечье и порезал щеку, о ракетных атаках. Патрулях. Охоте на лидеров повстанцев в Ираке и лидеров талибов в племенных районах Афганистана и Пакистана. Я рассказываю ей о пяти боевых развертываниях за шесть лет, о трех Бронзовых звездах и Серебряной звезде. О «Пурпурных сердцах». Я рассказываю ей о том переулке в Садр-Сити.

Понимает ли Кортни? Она никак не могла понять жаргон, аббревиатуры. У нее нет боевых навыков. А боль? Страх? Покой? Кортни прекрасно понимает эти вещи, и, лежа рядом со мной, она берет на себя столько старой боли и страха, сколько я могу излить, и возвращает мне их в качестве утешения.