Не сдавайся (ЛП) - Макаллан Шеннон

— О, Шон! Смотри! — Я хватаю Шона за руку на руле, пугая его, и грузовик резко останавливается, завизжав шинами.

— Хм? Что? Что случилось? — Он не смотрит на меня, а оглядывает улицу вокруг нас. Он стряхивает мои руки со своей руки и тянется за чем-то за моим сиденьем.

Мой неудержимый смех успокаивает его, и я беру его большие мозолистые руки в свои.

— Это Святой Грааль, — шепчу я.

Он смотрит на меня так, словно у меня выросла третья рука на лбу, и я смеюсь.

— Нет, не совсем. Извини, должно быть, я говорю так, словно сошла с ума. Я не хотела тебя напугать. Это просто тоннель. Я столько лет не видела ресторанов быстрого питания, Шон. — Я прислушиваюсь к своим словам, действительно слышу то, что говорю, и внезапно мое волнение превращается в смущение, и я отворачиваюсь. — Мне очень жаль. Я... — я затихаю и съеживаюсь на искусственной коже сиденья, чувствуя себя маленькой, глупой. Тупой.

Свободной рукой Шон сжимает мою на долгое мгновение и не позволяет мне отстраниться.

— Кортни. — Его голос такой нежный, такой заботливый. Это вызывает во мне трепет помимо моей воли.

Я закрываю глаза, не желая, чтобы он увидел, как на глаза наворачиваются слезы.

— Кортни. Все в порядке. Это нормально.

Голос Шона — якорь для меня, его руки — опора, чтобы защитить меня от бури внутри.

— Нормально? В этом нет ничего нормального. — У меня снова головокружение.

Шон мягко касается моей щеки, поворачивая к нему лицом, но я держу глаза закрытыми.

— Да. Нормально. — Он тверд. Уверен в себе. — Посмотри на меня, Кортни.

Волнение внутри меня исчезло так же быстро, как и началось. Буря утихла, и все, что осталось, — огромная пустота. У меня даже нет сил плакать.

— Это совершенно нормально, — продолжает Шон.

— Так бывает. Особенно с солдатами, которые возвращаются домой после долгих командировок, а ты, Господи, находилась в постоянном стрессе в течение многих лет. Судя по тому дерьму, о котором ты мне рассказала, с тем же успехом ты могла бы все это время находиться в полевых условиях в постоянных боевых действиях. Но ты сейчас дома. Ты вернулась к своим. Ты вернулась в мир.

Длинные рукава клетчатой фланелевой рубашки Шона закатаны почти до локтя, и сквозь разноцветные чернила на его коже я вижу линии шрамов. Я провожу пальцем по одному из худших. Теперь его слова приобретают совершенно иной контекст.

— У тебя... есть личный опыт в этом. — Это не вопрос.

— Ага. — Теперь настала очередь Шона отвернуться.

— Но как? Ты служил на флоте.

— Военно-морской флот — это не только корабли и подводные лодки, но и Маверик, и Гус-Бей, и Айсмен, Кортни. Я был морским котиком. Военно-морской спецназовец специального назначения.

— Как долго... я имею в виду, сколько времени… — Я не знаю, какие слова использовать, но он понимает

— За последние восемь лет я провел пять, пять с половиной лет в театре боевых действий. Не так много времени простоя, потому что никогда не бывает достаточно котиков, и никто не отменял важность миссии, когда что-то нужно какому-то влиятельному человеку.

— А когда ты вернулся домой? — Пустота, которую чувствовала, заполнялась. Я не одинока.

— Да. Вернулся в мир, где в меня никто не стреляет. Где мне не нужно заглядывать за каждый камень в поисках партии РПГ. Там, где залатанная выбоина на дороге — это просто новый асфальт, уложенный поверх вздутой почвы, а не камуфляж для бомбы, чтобы убить меня. Где развевающаяся занавеска просто означает, что кто-то хотел, чтобы на их кухне был легкий ветерок, — Шон вздыхает. — На это нужно время, Кортни. Но ты справишься с этим. Я обещаю. И разговоры могут помочь.

— Ты будешь там? Со мной? Я не знаю, смогу ли пройти через это в одиночку, Шон.

Шон не отвечает, а вместо этого протягивает руку между сиденьями и обнимает меня. Это неудобно, с пристегнутыми ремнями безопасности и центральной консолью, но это так успокаивает.

— Давай вместе поработаем над первой частью нашего выздоровления, — констатирует Шон, заводя грузовик после того, как объятия заканчиваются. На мой вопросительный взгляд он просто улыбается, включает поворотник и въезжает в тоннель. — Немного рановато для обеда, но мы можем отложить остатки на потом.

Ни один сендвич никогда не казался мне таким вкусным.

— Предупреди меня, — говорю я ему, — прежде чем мы увидим «Макдоналдс», хорошо?Я уже целую вечность не ела куриных наггетсов и картофель фри.

Мы ехали еще добрый час, прежде чем добрались до охотничьего лагеря. Я ахнула, когда мы вошли в домик.

— Извиняюсь за это место, — говорит Шон. — Не ахти как, но здесь мы будем в безопасности.

— Нет, дело не в этом, совсем не в этом! Как мне объяснить ему, что это место с таким же успехом может быть дворцом, просторным и открытым, по сравнению с тем, к чему я привыкла? — Это прекрасно, Шон. Это чудесно.

Хижина на самом деле представляет собой старый летний домик на берегу озера. Он шаткий и продуваемый сквозняками, с дребезжащими старинными стеклянными оконными стеклами и скрипучим полом. Вся мебель разнобойная и в основном самодельная, и все же она такая уютная и очаровательная. Я люблю это. А там водопровод! Я визжу от восторга перед раковиной, где мне не нужно носить воду из колодца, и, боже, никаких полуночных походов в уборную! Здесь даже есть душ, и ни с кем не нужно им делиться! Злая мысль приходит мне в голову, и я поворачиваю голову, чтобы сдержать улыбку. Ни с кем не делиться... если только я не захочу.

Заселение происходит быстро. Я ничего с собой не взяла. Ничего, кроме одежды, которая на мне, и я бы с радостью ее сожгла.

— Это кровать? — спрашиваю я, указывая на голую деревянную платформу в углу, слишком низкую для стола.

— Выглядит примерно так же удобно, как и то, к чему я привыкла.

— У меня в кузове есть надувной матрас и несколько спальных мешков. — Шон смеется. — Тебе будет удобно, поверь мне. Я мог бы высыпать на эту платформу целый мешок гороха, и ты бы ничего не почувствовала, принцесса.

Рядом с кроватью стоит тумбочка с книгой. Пока Шон заносит последние вещи из Блейзера, я заглядываю в книгу. Довольно неожиданно, это поэзия. Выбор стихов Киплинга, отредактированных и аннотированных Т. С. Элиотом. Она довольно старая, поношенная, с загнутыми уголками и на ней нацарапаны пометки. На обложке и по краям страниц красновато-коричневое пятно.

— Это твоего отца,— уточняет Шон, опуская свою ношу.

— Поэзия? Я не помню, чтобы мой отец был большим читателем, но когда он вытаскивал книгу, это был Том Клэнси или что-то в этом роде.

Шон слабо улыбается моему вопросу.

— Большинство людей, когда они думают о Редьярде Киплинге, вспоминают только "Книгу джунглей" и мультфильм, или, если бы они посещали курсы литературы в колледже, они могли бы прочитать некоторые из наиболее спорных вещей о колониализме, империализме и тому подобных вещах. Но он написал много стихов о войне, в частности о войне в Афганистане, и о солдатах. Многие военные читают его работы.

— Он никогда не говорил об этом. Я никогда не видел его ни с чем подобным.

— Он бы этого не сделал. Шон осторожно берет книгу из моих рук, держа ее благоговейно, как святыню.

— Для него это очень личное дело. Эти пятна? В тот день у него была с собой эта книга. В Фаллудже.

— Откуда ты знаешь?” — спрашиваю я. — Он говорил об этом с тобой?

— Нет, — отвечает Шон, качая головой.

— У меня есть предположения, но я не думаю, что ошибаюсь. У моего отца была такая же книга, он повсюду носил ее с собой, когда был на войне. После его смерти книга вернулась к нам вместе с его личными вещами после. Медики хотели уничтожить ее как биологическую опасность, но командир взвода отца знал, как это было важно для него, и он позаботился о том, чтобы она вернулась домой.