Дочь мента (СИ) - Рахманина Елена

Вся загвоздка заключалась в том, что он ни разу открыто не сказал о своих чувствах. А мне хотелось о них кричать, они переливались через меня, бились, как вода из ручья. Только вот некому было поведать о том, как сильно я влюблена. Мила не одобряла наших отношений, не доверяя Скуратову, методично рассказывая о его похождениях в университете и напоминая о том, как он обошёлся со мной в первый раз. Ничего не желала слышать и знать, поэтому свела наше общение на нет. Мне не хотелось копаться в себе, находя подтверждение её словам в его поступках. Ведь я не знала, как он проводит время, с кем отдыхает, есть ли у него другие девушки. Я настолько боялась его потерять, что вела себя как испуганный страус, зарываясь головой глубоко под землю.

Порой я всеми силами сдерживалась от того, чтобы не начать выклянчивать из него слова любви, прикусывая до боли язык, убеждая себя, что мне не нужны его признания. Всё моё естество тянулось к нему, испытывая потребность находиться рядом, а он, в своём молчании, держал между нами дистанцию. 

Несмотря на то, что я жила в его квартире, виделись мы редко. Он почти не разрешал выходить из дома, объясняя это тем, что сейчас не лучшее время и мне не стоит светиться. Заверял, что через пару месяцев что-то должно разрешиться и тогда мне ничего не будет угрожать. Я видела в его словах логику, но, оставаясь в одиночестве, умирала от тоски без возможности себя чем-то занять и отвлечься. О работе в баре «Бухта» Богдан даже слышать не хотел, раздражаясь каждый раз, когда я жаловалось на то, что буквально сижу на его шее. В ответ я получала лишь снисходительный взгляд и заверения в том, что моё положение – его вина, поэтому мне стоит прекратить думать о такой ерунде, как деньги. Это объяснение лишь разжигало во мне огонь домыслов об его отсутствующих чувствах. Ведь получается, что им двигала вина, но никак не любовь. 

В одно из очередных появлений, когда я думала, что взвою, Богдан, видя мои муки, предложил простой выход – уехать в Москву и продолжить обучение там. И казалось, это идеальный вариант для меня. Ведь таким и был мой план изначально, когда отец отрёкся от меня: накопить немного денег и переехать.

Сразу после того, как Богдан оставил меня после возвращения из леса, припарковавшись у подъезда отцовского дома, я направилась к тёте. Отец, конечно, нашёл меня там, полагая, что всё это время тётка покрывала моё бегство, и закатил жуткий скандал, угрожая и манипулируя. Но я была так опустошена поступком Скуратова, что практически ничего не испытывала. Папе не нужна была такая дочка, слишком похожая на собственную мать, слишком неудобная, непослушная. Я проглотила эту обиду, как глотала слёзы, вызванные его словами, ощущая себя преданной.

Все мои попытки вернуться в университет не увенчались успехом. Как бы я ни старалась и ни готовилась, имелись предметы, за которые мне даже тройки не ставили. Кто-то даёт взятки, чтобы сдать экзамен, а я не сомневалась, что кое-кто предложил немалую сумму, чтобы я получала неуды. Разговор с заведующей кафедрой гражданского права ни к чему не привёл. В её глазах я читала лишь сочувствие и беспомощность в ситуации, которая сложилась у одной из лучших студенток потока.

Осознание краха собственных надежд обрушилось на меня бетонной стеной, придавливая к земле и лишая сил. Невыносимо хотелось расплакаться прямо там, в коридоре своей альма-матер, но гордость не позволяла проявить слабость такого рода. Уверена, приди я к отцу с повинной, поддавшись на все его манипуляции, он мог бы смилостивиться. Взамен получив дочь, которая бы постоянно испытывала чувство вины и одновременно благодарность за возможность продолжить обучение. Только вот не знаю, какой бы ценник за прощение он мне выставил. 

У тёти начались сложности в магазине, и я не осмелилась взять у неё даже в долг, видя, что она крутится словно белка в колесе, пытаясь оставаться на плаву. К тому же часть меня хотела попробовать выкарабкаться без посторонней помощи. Всё же я уже достаточно взрослая девочка, чтобы самостоятельно решать собственные проблемы. Выходило у меня паршиво, потому что я жила почти впроголодь, откладывая всё на комнату в общаге и поездку, заверяя тётю, что справлюсь. Уверена, отец видел, как я барахтаюсь, и ждал… 

Я не говорила об этом Скуратову, но до встречи с ним, пока работала в баре, наткнулась и на Игоря, который тоже с компанией друзей решил посетить новое заведение. Только вот нахождение рядом с ним девушки вызвало вздох облегчения, в противовес тем удушающим чувствам, которые поглотили меня, когда я обнаружила на коленях Богдана брюнетку. Ещё никогда мне не хотелось никому выцарапать так глаза, как ей. Ревность закрутилась во мне, сковав все внутренности и причиняя боль. Смотреть на Богдана с другой девушкой казалось просто невыносимым, а он, решив продлить мою агонию, заставил ко всему прочему ещё и обслуживать его компанию. В его взгляде я тоже видела злость, только её природу никак не могла понять. 

Сначала Игорь не подавал виду, что узнал меня. Я обслуживала другие столы и старалась не светиться перед ним. Степан просил всех девушек краситься, и я разозлилась на него, несмотря на наши товарищеские отношения, за то, что казалась себе теперь слишком яркой, слишком выделяющейся.

Ловила взгляды Игоря и холодела от страха. Даже Богдан, направивший ствол на Степана, не вызывал во мне такого ужаса. Возможно, потому, что я не верила, что он смог бы в тот момент спустить курок. Да, он находился в бешенстве, но ненависти, направленной на меня, я не ощущала. 

Конечно, Игорь имел право свою сбежавшую презирать и желать мести. Эти желания легко объяснялись и вызывали во мне лишь один отклик: жалость. 

Когда я собирала грязную посуду с освободившегося столика, складывая на поднос, Игорь намеренно опрокинул его, разбив содержимое и пролив остатки напитков на пол. Я посмотрела на него всё тем же взглядом, каким награждала при каждой нашей встрече на протяжении последних лет – скука, смешанная с нетерпеливым ожиданием, когда он от меня отстанет. 

– Если ты, мразь, считаешь, что для тебя всё завершилось, то не рассчитывай на это. Я сгною тебя, тварь, и никто тебе не поможет. 

Я с отвращением стёрла с щёк капли слюны, которой он брызгал, пока угрожал, будто то был яд, разъедающий кожу и молча принялась собирать осколки. Сердце в груди бешено билось от страха и понимания, что это не простая угроза, – он обязательно попытается её исполнить. Хотелось вымыться, стереть из памяти и с кожи этот эпизод, но он раз за разом прокручивался в моей голове, и мне оставалось только гадать о том, как он решит совершить возмездие. 

– Я по возможности буду тебя навещать в столице, – заверял Скуратов, и его слова звучали так легко, так понятно. Только вот сдохла бы я от ревности, зная, что он находится в пятистах километрах от меня. 

– Ты хочешь избавиться от меня? – произнесла я раньше, чем поняла, как по-детски капризно звучит мой вопрос. Отвернулась резко и уставилась в окно немигающим взглядом, ощущая глобальную пропасть между нами. Ведь мне от мысли о разлуке становилось невыносимо, я считала часы до его возвращения, а он так просто готов был меня отпустить, и от этого в душе рос сумрак.

Чувствую его тяжёлые ладони, тепло тела позади и неосознанно подаюсь назад, касаясь спиной груди. Меня будто тянет к нему невидимыми путами, и совладать с ними нет сил. Богдан потирается подбородком об мою макушку, сжимая пальцами мои плечи, успокаивая. 

– Глупая, – в его голосе нет насмешки, скорее грусть, и это немного ослабляет обиду, грызущую изнутри, – если бы я мог, поехал бы с тобой. 

Знала, что не мог. Между ним и Хмельницким заключено джентельменское соглашение, по которому он фактически в его рабстве ещё на три года. Три года. Эта цифра пугала до чёртиков. Что случится с нами за это время? Я не сомневалась в глубине своих чувств, не сомневаюсь, что пронесу их через годы. Ведь сильнее любить просто невозможно. А вот Богдан… сколько в его жизни ещё будет таких, как я, обожающих, едва ли не боготворящих девчонок.