Эстер Росмэн - Без покаяния. Книга вторая
Элиот все еще ей не верил.
— Он знает о том, что… О нас?
— Нет. Я вняла вашему совету. И никогда ничего не скажу ему, как бы трудно мне ни было хранить тайну моего греха. Это принесло бы ему ужасные и, главное, ненужные страдания. Наше дитя — это наша связь с ним, и если он когда-нибудь узнает о моем грехе, я буду умолять его о прощении если не ради меня самой, то хотя бы ради нашего ребенка.
— Бритт, вы любите меня! Вы и на беременность решились только потому, что боитесь своих чувств ко мне. Бритт! Я знаю, вы любите меня!
Лицо ее стало строгим, даже торжественным, и она сказала:
— Нет, я не люблю вас. Не люблю. Смиритесь с этим, прошу вас.
Элиот начал понимать, что действительно потерял ее. Надежда, неделями питавшая его чувства, исчезла.
— Ну что ж, мне ничего не остается, как только пожелать вам всего хорошего. Будьте счастливы. — Бритт низко склонила голову. Элиот накрыл ее лежавшую на сиденье руку своей ладонью и договорил: — Но знайте, я никогда не смирюсь с этим — ни умом, ни сердцем.
— Хотелось бы надеяться, что… что когда-нибудь… мы сможем стать друзьями… — Бритт надеялась произнести это слово спокойно, но голос ее предательски дрогнул и глаза заблестели от подступающих слез. Она отвернулась.
Открылась дверь — это шофер принес пластмассовый стаканчик с водой. Элиот передал его Бритт. Затем вышел из лимузина и набрал полную грудь холодного потомакского воздуха. Прежде чем водитель закрыл дверцу, Элиот услышал доносящийся изнутри плач.
Его возлюбленная сидела в погребальном лимузине и тихо плакала. В звуках ее рыданий он не мог не услышать всю боль, которую она испытывала, и все ее отчаяние.
ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ
28 января 1989 года
Элиот стоял в гостиной и наблюдал, как Дженифер вскарабкалась на стул у окна и теперь всматривается в серые тона сумеречного Кливленд-парка. Примерно месяц назад она тоже часто смотрела в окно на множество праздничных рождественских огней, которые связывались у нее в памяти с Санта-Клаусом. Но не видно теперь огней, и куда-то подевался Санта-Клаус.
Элиот чувствовал себя оторванным от остального мира. Вся его жизнь будто остановилась. Дни после Арлингтона были пустыми. Он ни к чему не стремился, не имел никаких целей и намерений. Он не жил. Он ждал. О жизни Бритт, как и о деятельности новых властей, он узнавал из газет. В колонке светской хроники он прочел о беременности своей возлюбленной. Среди газетных фотографий, освещавших президентский бал, он нашел одну, под которой было написано: «Член Верховного суда Энтони Мэтленд танцует со своей супругой, Бритт, которая к июлю ожидает появления их первенца».
Элиот всматривался в газетный снимок минут десять — пятнадцать, не меньше, завидуя тем, кто был на нем возле его любимой. Это несправедливо… И он инстинктивно посмотрел на Дженифер, радуясь тому, что целый час может провести с дочкой. Днем за Дженифер присматривала миссис Ингрэм, толковая и добрая женщина. А вечера и уик-энды девочка проводила с ним, кроме, правда, тех дней, когда гостила у матери.
Моник в последнее время настояла на том, чтобы брать дочку чаще, чем прежде. Он предпочел не возражать, посчитав, что со временем исполнение материнских обязанностей начнет утомлять ее. Но пока бывшая его жена не оправдывала этих его надежд. Напротив, с каждым визитом ее собственническое отношение к дочке все возрастало. При этом Элиот, как ни старался, не находил доказательств того, что Дженифер было плохо или что она скучала, когда жила с Моник и Робертом. Отца девочка всегда была рада видеть, но и расставалась с ним достаточно легко. Дженифер, видимо, привыкла к жизни на два дома и не считала это чем-то особенным.
Взгляд на девочку, стоящую на стуле у окна, на это прекрасное дитя с темными локонами, сквозь которые трогательно просвечивала тонкая шейка, заставил его сердце затрепетать от любви. Она, будто почувствовав это, обернулась к нему с улыбкой.
— Нету больше Санта-Клауса, папа, — сказала она, показывая за окно своим маленьким пальчиком.
— Да, ангел мой, он ушел, но снова придет на следующий год.
— Когда придет?
— Иди ко мне, моя радость, посиди с папой, и мы поговорим, о'кей?
Дженифер встала на коленки, животом сползла со стула и подошла к нему. Элиот поднял ее и высоко подбросил в воздух, отчего девочка радостно засмеялась. Затем он обнял ее, посадив себе на руку, и она обняла его ручонками, прильнув к вороту его свитера своей трогательной, нежной шейкой. Комок застрял у него в горле. В его душе начинал расти страх потерять и это, столь дорогое для него существо.
— А мама сейчас придет?
— Потом, ангел, потом. Ты уже будешь в постельке.
Он поиграл с ней немного, и они отправились на кухню ужинать. После еды и вечернего детского туалета Элиот уложил ее в постель и рассказал на ночь сказку. Прежде чем выключить свет, он сказал ей, что очень любит свою доченьку.
— И я люблю тебя, папочка.
В общем-то обычная вечерняя церемония. Но на этот раз в его словах пылкости было больше обычного. Поцеловав ее в лобик, он вышел в гостиную и стал ожидать Моник. Они договорились, что она придет в девять. По телефону Элиот пытался выяснить хоть что-нибудь о цели ее визита, но Моник не стала распространяться, сказала только:
— Я хочу решить наконец этот вопрос, Элиот. Раз и навсегда.
Чтобы скоротать время, Элиот просмотрел «Санди пост», потом отложил газету и, став у окна, принялся смотреть на городские огни. В Вашингтоне он многое любил, хотя этот город не проявлял к нему особой доброты. Но то, что этот город ассоциировался у него с Моник, в последнее время его раздражало. В сердце Элиота, однако, находилось место не только для неприязни к Моник, он еще и восхищался ею. Бросить пить не так-то просто. И то, что у них с Фэрренсом сложились уважительные отношения, тоже кое-чего стоит. Его жена, казалось, нашла себя, только разведясь с ним…
Услышав звонок, он пошел открывать. За дверью его ждал сюрприз: Моник пришла с Робертом Фэрренсом.
— Ну, я смотрю, ко мне целая делегация, — сказал Элиот, отступая назад, чтобы впустить гостей. — Первый признак того, что вечер пошел по кривой.
— Мы с Робертом решили пожениться сразу же, как развод будет оформлен, — холодно сообщила Моник. — Так что все происходящее сейчас касается его не меньше, чем меня. Потому-то я и решила прийти с ним.
— Как вы пожелаете.
Моник осмотрелась вокруг с видом обычного неодобрения. Фэрренс, слегка смущаясь, помог ей раздеться, затем сам снял пальто. Он заметно сдал, выглядел старше, однако не казался болезненным. Он был в хорошего покроя деловом костюме, а Моник в вязаном шерстяном костюме с помпонами на концах пояска; в общем, вид у обоих вполне респектабельный.
— Мне, вероятно, гораздо легче было бы говорить, если бы здесь оказалась и Бритт Мэтленд.
Элиот жестко посмотрел на нее и сказал:
— Моник, если ты намерена вести нормальный разговор, как это делают все цивилизованные люди, то оставь свой сарказм. — Она изумленно встряхнула головой, но он не дал ей заговорить, продолжив: — Ты хотела встретиться. Так говори, что у тебя на уме?
Моник обменялась с Фэрренсом взглядом, затем сказала:
— Твой адвокат, надеюсь, передал тебе, что я хочу сама воспитывать Дженифер?
— Да. Но я счел, что с твоей стороны это просто поза.
— Ох, нет, дорогой мой Элиот, не поза. Я это совершенно серьезно. Я хочу воспитывать своего ребенка. Ты можешь навещать ее, мы договоримся о времени, но я хочу, чтобы она все время жила со мной.
— Об этом и речи не может быть. Я могу разделить с тобой опеку, но чтобы полностью отдать тебе ее, — этого не будет.
Моник мрачно взглянула на него.
— Ты ведь еще, кажется, не являешься законным опекуном, не так ли?
— Моник, я готов оформить это официально в любую минуту, так что не пытайся выкручивать мне руки, не трудись понапрасну. Дженифер для меня важнее всего на свете.
— Ох-ох!
— Да.
— Хорошо же, ханжа, сукин сын, ты сам заставляешь меня быть грубой. Если ты не желаешь считаться с моим решением, я пойду и расскажу Энтони о тебе и твоей мачехе. Может, ему будет интересно узнать, что эта маленькая чистюлька, его беременная женушка, трахалась за его спиной с большой дипломатической шишкой.
— Моник, неужели ты способна на такую низость? Ты решила шантажировать меня?
— Да, Элиот, — сказала она, усмехаясь. — Я шантажирую тебя, если тебе угодно называть это так. Отдай мне дочь, или Бритт будет отчитываться перед мужем за ваши грехи.
Гнев пронизал его, но он попытался сохранять внешнее спокойствие.
— Ты что, не понимаешь, что затеяла игру с человеческими жизнями? Причем используешь Дженифер, это чистейшее создание, дороже которого у меня ничего нет, как инструмент для исполнения своих амбициозных затей. А о ней самой ты подумала?