Завтра наступит вчера - Татьяна Лунина
— Как поживаете, уважаемый?
— Благодарю вас, отлично! А как ваша неповторимость изволит себя чувствовать?
— Благодарю, великолепно!
— Наша госпожа изволили решить вашу проблему?
— О да! Наша госпожа всесильна и мудра!
— А как ваша проблема, уважаемый? Решена?
— О да! Я избавился от тяжести, гнетущей меня, и сейчас легок, как перышко.
— Слава нашей госпоже!
— Слава всемудрой!
И, учтиво раскланявшись, довольные мысляки пофланировали дальше. А вон щебечет парочка мыслишек, прикрываясь кружевными зонтиками.
— Ах, милая, что за ужас я испытала неделю назад! Такая тяжесть, такая тяжесть — невыносимая!
— А нынче что же?
— Ах, моя неповторимая, блаженство! Я вся соткана из воздуха! Наша госпожа освободила меня.
Васса прыснула, живо представив себе манеры и ужимки собственных мыслей, будто покрутилась среди них. Да уж где там — покрутилась! Они ее чуть не сожрали — эти милые безобидные мысляки и мыслишки. Проблем было — выше крыши. Но, как говорится, глаза боятся, а руки делают. Сейчас-то — на пароходной палубе, в шезлонге, под жарким южным солнцем — кажется, что проблемы эти были не так уж сложны и вполне решаемы. Но тогда… Она до сих пор отлично помнит ужас, который испытывала все сорок минут, пока добиралась на такси из Останкино в Сокольники, где живет сестра Влада. Сообщение свекрови об Ольгиной попытке самоубийства привело ее в шоковое состояние. Представить невозможно, что Ольга способна на такое!
Двадцатипятилетняя золовка жила вдвоем с мужем, вертлявым пройдохой (Вассе он никогда не нравился), любила его до полуобморока и была счастлива вполне. И кто бы мог подумать (кроме Вассы, конечно), что этот хлыщ заведет себе любовницу! Да не абы какую, со стороны, а ближайшую Ольгину подругу. Дружба была горячей, а любовь оказалась пылкой. Доверчивая дуреха-жена ни сном ни духом не ведала о шашнях милой парочки. Но однажды днем она заявилась домой в неурочный час и застала их в собственной постели, еще не остывшей от утренних супружеских ласк. Скандал вышел грандиозный! Из окна третьего этажа летели на покрытый первым снегом асфальт мужнины пожитки: брюки, пиджаки, свитера, магнитофон и лыжные палки вместе с ботинками. Сами лыжи горячая Ольга не нашла. Соперницу-подружку обманутая жена за волосы выволокла на площадку и столкнула на лестницу в чем мать родила. Через пять минут, правда, пожалела и выбросила туда же и ее барахло. Соседи, приклеенные к дверным глазкам, наслаждались бесплатным спектаклем от души. Очистив жилплощадь от прелюбодеев, Ольга позвонила Ирине Палне и, доложив о мерзком предательстве шустрой парочки, попросила приехать.
Теща преступника (теперь уже, видимо, бывшая) примчалась сразу же, бросив все свои дела и не пожалев денег на такси. За кухонным столом мать и дочь поругали предателей (нет, а она-то, мерзавка, какова?!), погоревали, поплакали, выпили по рюмке водочки (от стресса — известное дело), закусили чем Бог послал. Потом попили чайку — и опять по рюмочке. И только после этого, довольные взаимопониманием и друг другом, расстались. Перед уходом Ирина Пална даже вымыла пол в однокомнатной квартире — а чтоб мерзавец не вернулся, будь он проклят! На подходе к троллейбусной остановке мать вдруг вспомнила, что забыла у дочери очки (и немудрено!), а она без них как без рук. Пришлось возвращаться. Дверь была не заперта, так что и ключ не понадобился. Войдя в квартиру, Ирина Пална увидела на стуле Ольгу с бельевой веревкой, один конец которой был привязан к потолочному крюку, а другой обвивался вокруг шеи. Обманутая жена и подруга не поленилась даже люстру отцепить, чтобы осуществить свой мстительный замысел: а пусть подлеца совесть грызет до конца дней его!
Что было дальше — Ирина Пална помнила плохо. Главное, Ольгу спасли. Тут Васса скептически хмыкнула: да был ли мальчик? Все это, по ее мнению, больше походило на фарс, чем на трагедию. В самом деле, человек, который принял твердое решение уйти из жизни, не станет оставлять открытой дверь на подстраховку. И не будет устраивать балаган из своей драмы — из чувства собственного достоинства, из стыда, наконец. И вообще Васса всегда считала, что истинное горе переживается тихо и не выставляется напоказ. Страдание не терпит суеты и показухи. Вон Лариска: ходила белая, с кругами под глазами — и молчала. Без истерик и рыданий. Вспомнив Ларису, Васса вздохнула: жалко ее, сердце рвется. Вот гад! Такая женщина — умница, красавица (все эти дикторши в подметки ей не годятся, куклы мазаные), человек замечательный! А счастья нет. И куда эти мужики смотрят, совсем с ума посходили, с жиру бесятся! Да взять ту же Ольгу: ведь любила она своего прохвоста! И что ему было нужно? Вот уж точно: учишь волка «Отче наш», а он все твердит «ягненок». Видно, поганую мужскую породу ничем не перешибешь! Здесь Василиса слегка устыдилась, вспомнив мужа. Влад не такой! Но, поразмыслив, стыдиться перестала: исключения на то и есть, чтобы подтверждать правила. Потом мысли ее перескочили на Батлера: слава Богу, удалось пристроить — помогла сердобольная Варвара Алексевна, соседка по площадке. Вспомнилась и пропавшая беспутница, рыжая Юлька. «Обидеться на нее, что ли, когда объявится? Ну что такое, в самом деле, десять дней — ни слуху ни духу».
— Василиса, вам нельзя на солнце спать, вредно. Сгорите. У вас очень белая кожа.
Васса открыла глаза. Над ней нависла высокая фигура Алексея Федотовича, стройного, подтянутого, сногсшибательно элегантного в своей морской форме и не потеющего (?!) в этом пекле старпома корабля, на котором плыла съемочная группа.
— Что?
— Я говорю, не надо на солнце дремать. Это очень вредно для вас.
— А я не дремлю, я думаю, — сважничала белокожая. И, лукаво улыбнувшись, добавила: — А вы не хотите подумать со мной? Иногда мыслительная деятельность способствует улучшению физической.
— Спасибо, нет. Нам не положено, — смешался от откровенного кокетства старпом и покраснел.
«Как девушка!» — умилилась совратительница, заметив румянец на тщательно выбритых щеках бравого моряка.
— А мы с вами прикроемся шляпкой и нас не заметят. Смотрите, какие широкие поля! — Беззастенчивая кокетка похвасталась новой соломенной шляпой, взятой напрокат у Ларисы.
— Кх-кх, — закашлялся бедный старпом, — вы все же поберегите себя. Это не Москва. — И отчалил. Отдал швартовы, с сожалением покидая статную сероглазую красавицу с нежной светящейся кожей.
Васса улыбнулась вслед заботливому мореходу. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: она нравится этому застенчивому симпатяге. Влюбленность старпома
