Горький вкус любви - Аддония Сулейман

Стоя спиной ко мне и не оборачиваясь, он спросил:

— Как ты думаешь, сколько мне лет?

— Не знаю, — ответил я. Я и действительно не знал этого, как не знали и другие мальчики в мечети, а то бы они уже рассказали мне.

— Мне двадцать четыре.

— Машаллах, — привычно произнес я.

— Мне двадцать четыре, и я еще не женат.

Я не знал, что на это сказать, поэтому молча сидел на скамье. И это вызвало недовольство Басиля.

— Брат, я сказал, что ты умеешь слушать, но это не значит, что ты должен быть нем как рыба. Ты разве не знаешь, как поддерживать разговор?

— Что я должен говорить?

— Начни с вопроса о том, почему я не до сих пор не женился.

— Почему? — послушно произнес я.

— Саудовские женщины дорогие, брат Насер. Представляешь, некоторые жадные отцы просят почти сто тысяч риалов за своих дочерей. Даже хорошие отцы требуют не меньше пятидесяти тысяч.

— Да, я слышал об этом.

Он затряс головой.

— Эти родители подумали, откуда мне взять такие деньги? Никогда я не разбогатею настолько, чтобы жениться. — Он склонил голову и сплюнул на разбитый асфальт.

— Почему вы не женитесь на мусульманке из другой страны?

— Ну, хватит уже об этом, — оборвал меня он.

Он по-прежнему стоял передо мной, лицом к воротам парка. Затем наклонился, подобрал пустую банку из-под пива и стал вертеть ее в руках. Через некоторое время она ему надоела, он ее отбросил, сунул руки в карманы. Снова сел. На этот раз наши бедра соприкоснулись. Басиль положил одну руку мне на ногу, но быстро отдернул ее, проговорив:

— О Аллах, прости меня. Пожалуйста, во имя Аллаха.

Я видел, что он сжимает кулаки, сводит и раздвигает ноги. Не в силах сидеть, он подскочил и стал шагать передо мной взад и вперед. Потом ушел в сторону, куда не попадал свет фонаря, и растворился в темноте.

Сначала там было тихо, но через некоторое время послышался тихий стон.

— О, моя Фьора, — прошептал я. — Скоро ты будешь читать мои письма.

Посреди ночи в моей квартире раздался телефонный звонок. Это была женщина, которая говорила на иностранном языке. Я смог разобрать только одно слово — «Берлин», потому что она повторила несколько раз:

— Берлин… Берлин.

Я сказал ей, что не понимаю, чего она хочет, и собирался положить трубку, но на том конце провода послышался смех. Долгие годы я слышал этот довольно визгливый смех, прерываемый короткими всхлипами.

— Джасим, это ты? — крикнул я в трубку. — Джасим?

— Да, мой дорогой.

— Что случилось? — спросил я.

— А, ты ревнуешь? — радостно воскликнул он. — Я познакомился с Ребеккой сегодня вечером. — Он снова рассмеялся, а потом, помолчав, добавил: — Я скучаю по тебе, дорогой. Я очень хочу вернуться, но кафил настаивает, чтобы я оставался с ним. — Его слова прервал чей-то пронзительный крик, и Джасим заторопился закончить разговор. — Извини, Насер, мне нужно идти. Кафил пьян. Салам, дорогой.

3

На следующий день глаза Басиля сияли.

Вечером после долгих часов занятий он встал из круга со словами:

— На сегодня всё. Насер, ты поедешь со мной. У нас с тобой есть важное дело. А вы все не забудьте почитать Коран перед тем, как идти домой.

— Шейх Басиль, вы обещали подвезти меня до дому, — напомнил ему Абду.

Басиль вздохнул и сказал:

— Ладно. Поторапливайся, мы уже уходим.

Вместе с Абду мы пошли за Басилем к его «мазде». Абду обогнал меня как бы невзначай и стал усаживаться на переднее сиденье.

— Нет, сегодня ты сядешь сзади, — сказал ему Басиль. — И вообще теперь место рядом со мной будет отдано Насеру.

Абду застыл как вкопанный при этих словах. Когда я подошел к машине, он всё еще стоял у раскрытой дверцы, вцепившись побелевшими пальцами в ручку. Наконец он смерил меня ненавидящим взглядом и перешел к задней дверце, толкнув меня плечом.

Перед тем как сесть в машину, я посмотрел на девятиэтажный дом, возвышавшийся над остальными домами Аль-Нузлы. Я думал о смятых записках Фьоры, о том, как мне их не хватает, как хочется мне снова нагнуться и трясущимися руками развернуть заветный листок бумаги, о том, как тоскую я по розовым туфелькам, шагающим по той же улице, что и я. В кармане рубашки я всегда носил одно из ее посланий.

Хабиби, невыносимо трудно видеть тебя на улице и не поддаться порыву подбежать к тебе. Я уже не знаю, кому из нас труднее: тебе, не видящему моего лица, или мне, видящей тебя уже так долго, что желание быть с тобой разрывает мое сердце на части.

Я притронулся к бумаге пальцами и опустился на сиденье рядом с Басилем.

Басиль вставил в магнитофон кассету с записью великого имама Мекки, который читал Коран.

— Какой прекрасный голос, — восхитился Басиль. — Этот человек осчастливлен дважды: он обладает несравненным голосом и еще стал имамом Мекки. Известно ли вам, что это означает? Это означает, что он имам всех мечетей, которые только существуют в мире. Машаллах, Машаллах, — произнес он, многозначительно потрясая указательным пальцем.

— Шейх Басиль, я не слышал голоса лучше, чем ваш, когда вы читаете Коран. Ваше чтение тоже следует записать и продавать кассеты по всему миру, — сказал Абду.

Басиль расплылся в улыбке. В зеркало заднего вида он посмотрел на Абду и произнес довольным голосом:

— Да благословит тебя Аллах.

Мне нельзя было уступать завоеванную позицию. Нужно срочно придумать для Басиля еще более приятную лесть. Секунду спустя я был готов.

— Дозвольте и мне высказать свое мнение, о Шейх, — закричал я. — Я бывал в Мекке несметное количество раз и совершал намаз за спиной у великого имама. Так вот, когда он покинет свой пост, только вы будете достойны стать имамом самого священного места на земле!

Басиль неожиданно вывернул руль и остановил автомобиль у обочины. Я забеспокоился, что мои слова чем-то расстроили его. Испуганный, я ждал. А он протянул ко мне обе руки, крепко обхватил мне голову и поцеловал в лоб.

Басиль припарковал машину на широкой улице неподалеку от Аль-Нузлы. Здесь, рядом с большим открытым складом, где хранились разбитые в авариях автомобили, располагалась районная полиция.

— Ну вот, приехали, — сказал Басиль, обращаясь к Абду.

Это означало, по-видимому, что Абду пора выходить.

Я обернулся к заднему сиденью. Обычно гордо расправленные плечи Абду теперь поникли.

— Давай, Абду, пошевеливайся. Я спешу, — прикрикнул на него Басиль.

Как только за Абду захлопнулась дверца, Басиль нажал на газ с такой силой, что меня вдавило в спинку кресла.

На этот раз в парке было еще темнее, чем прошлым вечером. Единственный работавший фонарь едва тлел, предупреждая о том, что долго он не продержится.

Я посмотрел на Басиля. Его лица было почти не видно в темноте — горели лишь его глаза, неотрывно глядевшие на меня так, что от омерзения у меня свело живот. Я отвернулся.

Басиль взял меня за руку. Почему-то он больше не просил прощения ни у меня, ни у Аллаха, зато так сжимал мои пальцы, что мне было больно.

— Насер? — В его глазах светился огонь, так знакомый мне еще по кафе Джасима, где так же смотрели на меня многие его клиенты.

— Да, — ответил я.

Неожиданно фонарь мигнул и погас. Лицо Басиля исчезло, но голос остался:

— Я хочу сказать тебе кое-что.

Фонарь снова загорелся.

— Как я уже говорил, я в мутавве уже четыре года.

— Да, — повторил я.

— Ты можешь представить себе, как трудно было прожить эти годы бывшему хулигану?

— Четыре добродетельных и праведных года, — сказал я.

Фонарь судорожно мигал, высвечивая похотливое лицо Басиля.

— Четыре года я не спал со своими мальчиками.

Мне припомнились слова Афганского ветерана о Басиле: «Слепой имам нашел Басиля в момент слабости, когда тот едва не погиб в аварии. Такого человека легко обратить в веру. Но в глубине души Басиль остался уличным мальчишкой и всегда им будет».