Тургеневская барышня бальзаковского возраста - Юлия Еленина
Может, в двадцать это и казалось интересным и каким-то романтичным, но почти в тридцать хочется уже по-другому. Мне, по крайней мере.
Или Григорий Александрович просто не напрашивается в гости? Но стоять под мелким дождем, к которому присоединился мокрый снег, не очень комфортно.
– Пойдем, – сказала я, найдя в кармане ключи, и подошла к двери подъезда.
– Это удобно? – спросил Григорий Александрович уже на лестнице, наверное, имея в виду моих соседей.
– Точно удобнее, чем час назад.
Нет, я не хотела его упрекнуть, просто неуместный сарказм как-то сам вырвался. Только поговорить надо было, так сказать, поставить точки над «i».
В коридоре Григорий Александрович повесил куртку на вешалку, снял обувь и осмотрелся с интересом. Видимо, бывать в коммунальных квартирах ему раньше не приходилось. Что с таким-то профессорским наследием неудивительно. Сама я замешкалась ненадолго, размышляя, не посчитает ли он намеком, если мы пойдем в мою комнату, или лучше все-таки посидеть на общей кухне. Но там мы вряд ли сможем поговорить.
И, конечно, пока я думала, а Григорий Александрович рассматривал совсем не дизайнерский интерьер коммуналки, половине соседей понадобилось выйти из комнат. Сразу в коридоре появилась тетя Маша. На секунду раскрыла рот, застыв на месте, а потом протянула:
– Здрас-с-сьте.
– Здравствуйте, – улыбнулся Григорий Александрович и протянул руку.
Тетя Маша жеманно смутилась, поправила халат и неуверенно подала ладонь.
– Мария Петровна, – представилась она.
– Григорий, – ответил мой спутник.
Только они познакомились, и тетя Маша ушла на кухню, подмигнув мне незаметно, как вышел Витька с Тимофеем на руках. Тоже остановился возле нас, несмотря на то, что ребенок так и норовил вырваться. Да, мой приход с мужчиной – нонсенс для соседей.
– Добрый вечер, – кивнул сосед.
– Добрый, – ответили мы с Григорием Александровичем одновременно.
На этом все? Как бы не так. Я думала, что вечер сюрпризов на сегодня закончился. Но нет… Когда я уже открывала дверь в свою комнату, вышел Валик. Судя по тому, что он был в наушниках и с листами А4 в руках, я понадеялась, что он просто кивнет и пройдет мимо. Он так и сделал. Ну, почти. Достал один наушник и, не отрываясь от распечатки, сказал:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – ответил Григорий Александрович, а я только ответила:
– Привет.
И уже даже открыла дверь, когда Валик бросил на нас взгляд и резко остановился. И от следующих его слов я почти застонала:
– Вы же Григорий Александрович Орлов! Я был на вашей лекции по истории архитектуры.
Мир все же тесен. Конечно, мы не в Москве живем, но город довольно большой. А тут каждый день неожиданные встречи и стечения обстоятельств. Просто комедия положений.
– Вы архитектор? – вступил в разговор Григорий Александрович.
– Я пока студент. Но ваша работа по синтезу искусств архитектуры Высокого Возрождения, – Валик даже приложил руку к груди, не боясь помять листы, – это нечто невероятное. А это правда, – прищурился студент, – что про вас говорят?
– Не знаю, что про меня говорят, но надеюсь, что ничего плохого.
– Что вы! Вы же просто… Да вы же откопали столько всего!
– А с каких пор архитекторы так увлекаются историей и археологией?
Григорию Александровичу нравился этот разговор.
– Ну как это? – удивился Валик. – А разве это все не взаимосвязано?
– Молодец. Правильно мыслишь.
Я, наверное, впервые увидела, как Валик настолько довольно улыбнулся.
– А… Нет, это неудобно…
– Парень, – Григорий Александрович положил руку ему на плечо. – Никогда не мямли.
– Вы мне не скажете, какую литературу лучше использовать для работы по ансамблю Московского Кремля?
Валик передал листы в руки Григория Александровича и тут же достал из кармана ручку.
– Это не используй. Бесполезно… Это лучше тоже, в институтах не любят такой подход… Так, вот эти источники отличные. А вот этот можно вычеркнуть – то же самое, что и предыдущий. Я сейчас напишу еще несколько интересных книг. Может, будут полезными. Желаю удачи.
– Спасибо большое!
– Учись. Это полезно.
Я молчала, наблюдая за ними, но улыбалась. Это действительно интересно. И необычно было увидеть Григория Александровича с той стороны, с которой я его не знала.
Когда мы наконец-то оказались за закрытой дверью в моей комнате, я усмехнулась:
– Вот так и живем.
– У тебя очень милые соседи. Я слышал разное про коммунальные квартиры, но у вас как-то уютно.
– Кофе? – предложила я.
– Нет, – покачал головой Григорий Александрович, присев на диван и забросив руки за голову.
И вот тут я уже растерялась. Даже по старой привычке руки потянулись ко рту, чтобы зубы нашли ноготь. В моей маленькой комнате нам двоим не хватало места – это факт.
Ну что ему еще предложить? Чай? Шампанское? Хотя нет, за рулем же. А вот я, пожалуй, готова открыть одну из бутылочек, принесенных Валиком. Только что подумает Григорий Александрович? Что его сына учит алкоголичка? В принципе, для творческих личностей нормальное состояние, только не для педагогов. Но мне нужна была какая-то вредность.
Поэтому я нашла в столе начатую пачку сигарет, лежавшую здесь с первого посещения Сергеем школы, и устроилась на подоконнике, открыв окно.
– Нервничаешь? – спросил Григорий Александрович, поднявшись с дивана и подойдя ко мне.
Его близость в моей маленькой комнате немного смущала, особенно после сегодняшнего поцелуя. Рубикон почти был перейден, и это пугало. Я не была готова к крутым поворотам в моей размеренной жизни.
Мы молча закурили, и сигарета как-то очень быстро заканчивалась. Я смотрела в окно, видя в отражении окна два маленьких огонька.
– Лола, я сам только вчера узнал. Я бы сказал тебе.
Теперь стал понятен его вчерашний поздний звонок. Только все равно Григорий Александрович чувствовал себя намного увереннее меня.
Нет, все равно я без пол-литра… Точнее, надо где-то три четверти. У меня как раз в шкафу лежит. Только вот я села на подоконник так неудобно, что с одной стороны доступ к отходу мне ограничивает стол, а с другой – Григорий Александрович. Я буквально загнана в угол.
– Может, и не проблема, что твой сын учится в моем классе, – сказала, подкурив снова. – Но это было для меня неожиданно и как-то… странно. И дело тут не в моих принципах, а в ребенке, который мог стать свидетелем того, что ему могло не понравиться.
– А ты о себе когда-нибудь думаешь?
Вопрос не был резким
