Невинная для грешника - Лина Манило
Господи ты, боже мой…
– А вот теперь точно до завтра, – сытым котом улыбается Марк, а я разворачиваюсь и задками-задками ухожу к подъезду.
Так, у меня ключи хоть есть? А если есть, почему нащупать их в рюкзаке не могу? Что угодно под пальцы лезет, всё из рук вываливается на дно рюкзака – что угодно, только не ключи.
Кое-как я справляюсь с замком, влетаю в подъезд. За спиной хлопает дверь, я лечу вверх, пока не оказываюсь в квартире.
И только там я до конца осознаю: только что я целовалась с Марком Орловым – самым завидным женихом города.
Вот это да…
Глава 20 Марк
Мать очень неожиданно возвращается на рассвете. Взъерошенная и бледная, она громко отчитывает своего водителя, а бедолага, едва скрывая злость, волочит тяжеленный чемодан в дом. Наверняка, матерится про себя.
Но кому, какое дело до его душевного состояния и раненной гордости, верно? Мать ещё некоторое время стоит на улице, мнёт в руках сигарету и смотрит в одну точку.
Сигарета? Серьёзно? Когда она в последний раз курила?
Я сижу в гостиной, бездумно переключаю каналы, но мать жасминовым ветром разрушает мой комфорт.
Влетает в комнату, даже не переодевшись и не приняв душ, зависает на несколько мгновений у порога, но, не получив от меня реакции, проносится ураганом и садится рядом.
– Сын…
– Твой тон такой серьёзный, будто ты хочешь завещание огласить.
Да-да, неудачная шутка, но других у меня в запасе нет.
– Марк, не начинай, умоляю тебя, – мать шумно выталкивает воздух из лёгких, как-то вся растекается по дивану, теряет на мгновение самообладание и смотрит в экран плазмы. – Что смотришь?
– Ты об этом решила со мной поговорить? – усмехаюсь. – Знаешь, у тебя совсем не получается искренне интересоваться моими делами.
– Почему ты такой злой вырос? – с горечью, в которой мне тоже слышится фальшь.
Она мне кругом чудится, и, честное слово, я до чёртиков устал делать вид, что между нами ничего не происходит. Надоело притворяться.
– Выкладывай, почему раньше вернулась?
– Ой, лучше не спрашивай, – хмурится, злится, а я выключаю телевизор и откидываю голову на спинку дивана. Смотрю в лепной потолок, пересчитываю завитушки и радуюсь, что в моём новом доме не будет такой вычурной безвкусицы. Никогда.
– Но я всё-таки спросил.
– Сорвалась… командировка, – бросает раздражённо и легко встаёт на ноги, чтобы уже через минуту греметь бутылками в баре. В воздухе отчётливый аромат бурбона, и мать молчит до тех пор, пока не наполняет хрустальный бокал на треть. – Там куча накладок вышла, я не стала ждать, вернулась. Всё-таки дома лучше, что мне там делать?
– Дома да, дома лучше, – замечаю, растирая покрасневшие от бессонницы глаза. – Мама, я решил остаться тут.
Она удивлённо вскидывает свои чертовски идеальные брови и делает поспешный глоток. Тянет время, придумывает, как лучше отреагировать, подбирает слова.
– Ты рада?
– Марк, я… ты же собирался квартиру снять. Что изменилось?
– Передумал. Или есть какие-то возражения? – поворачиваюсь всем корпусом к матери, опираюсь локтём на согнутую в колене ногу, подпираю пальцами висок и смотрю на мать в упор, а та качает головой.
– Нет, конечно же, нет, – слишком беззаботно и снова глоток бурбона. – Ты наш сын, это такой же твой дом, как и наш. Конечно, оставайся. На любое время, хоть навсегда.
Она вымучивает улыбку, но я вижу, что что-то здесь не так. Что её смущает, но она не может об этом сказать.
– Кстати, а где твой отец? – она озирается по сторонам, словно папа всё это время мог быть в комнате.
– Не знаю… спит, может быть? Я его не искал.
– Спит он… – глаза матери на мгновение загораются злостью, но она быстро отворачивается. – Марк, нам поговорить с тобой надо. Очень серьёзно.
– О чём?
– О Регине, – тычет в меня пальцем, брови хмурит. – Сколько ты ещё собираешься бедной девочке мозги пудрить?
Ну вот, только моралей от взволнованной родительницы мне не хватало.
– Э-э, нет, со своей личной жизнью я разберусь сам, – хлопаю себя по коленям, встаю. – Мы с тобой однажды договорились, помнишь? Ты не трогаешь меня, а я… я не трогаю тебя и твою личную жизнь. Она же у тебя бурная, да?
Мать ошарашенно молчит, сглатывает до спазма под кожей, гневные молнии в меня мечет.
Да-да, мама, я говнюк, так случается.
Я иду к выходу, но громкий окрик матери заставляет остановиться, так и не сделав последний спасительный шаг:
– Марк, остановись немедленно! – голос дребезжит от едва сдерживаемого гнева, а запах жасмина становится удушающим.
Мать идёт ко мне, цокая каблуками по паркету.
– Не смей так обрывать разговоры со мной, – шипит куда-то мне в лопатку. – Не смей мне угрожать и шантажировать! Повернись, когда с тобой мать разговаривает!
Я поворачиваюсь, но только за тем, чтобы популярно, тихо и без лишнего скандала напомнить о границах:
– Мама, а теперь послушай меня, – забираю у матери бокал и делаю один большой глоток. – Ты моя мать, я не могу на тебя кричать или ударить. И я тебя не шантажировал, я просто напомнил тебе об уговоре, который всё ещё в силе между нами. Но ты первая решила его нарушить, пытаясь поговорить о Регине.
– Это не одно и то же, – фыркает, но в глазах плещется паника.
– Я ещё раз повторю, если с первого раза ты меня не расслышала: в мою личную жизнь лезть не смей.
– Марк, ты разве не понимаешь, что вашу свадьбу ждут многие? – не сдаётся мать и упорно пытается влезть мне под шкуру. – Свадьба очень важна для твоего отца, для отца Регины. Тихомиров важный человек, с его дочерью нельзя поиграть и бросить.
Она выдаёт это всё на каком-то надрывном нерве, руками взмахивает и проливает на белую блузу тёмный бурбон, и пятно уродливой кляксой расползается на груди.
– Тебе поговорить больше не о чем? – я вытаскиваю из кармана носовой платок и протягиваю матери, а она поспешно начинает промокать остро пахнущий забродившей кукурузой подтёк. – С Региной мы сами разберёмся, не лезь в это.
– Но я твоя мать, я обязана думать о таких вещах, если у моего единственного сына с головой не всё в порядке, – нервничает и с каждым словом повышает голос, пока не срывается на крик. – Это один из немногих вопросов, по которому мы с твоим отцом имеем общее мнение: ты обязан сделать девочке предложение, чтобы не ставить нас в
