Анна Берсенева - Игры сердца
– Ложись, – сказал он. – Иди, Марин, иди. Доварится суп – я тебя позову.
Дверь в комнату была открыта, и он видел, как Марина ложится на диван, укрывается пледом. В квартире было тепло, но ее знобило, наверное.
Все это действительно выглядело так, будто она была здесь всегда. Хотя она жила с ним всего три месяца и даже вещей своих сюда почти не привезла. И в этом тоже заключался ее такт, и это нравилось ему, как и все в ней ему нравилось.
Когда возвращались из байкальской экспедиции, в Иркутске была низкая облачность, вылет задержали на пять часов, и в Домодедово прилетели ночью, усталые и сонные. Получали багаж, выносили к машинам бочонки с байкальским омулем – лучший подарок родным и близким… Во всей этой обычной суете возвращения Иван потерял Марину из виду и даже как-то забыл о ней. А когда вспомнил и огляделся, то увидел, что она садится в машину.
«Встретил ее кто-нибудь, что ли?» – подумал он.
Он ведь так и не знал, есть ли у нее муж: ее об этом расспрашивать было бы странно, да и Андрея не хотелось. Поэтому теперь Иван на минуту замешкался: вдруг это муж ее и встречает, хорош же он будет, останавливая ее. Но присмотревшись, он понял, что машина – просто такси и что Марина садится в нее одна.
Он едва успел открыть дверцу – такси уже оъезжало от стоянки.
Марина сидела сзади и молча смотрела на него.
– Подожди, – сказал Иван. – Сейчас вещи принесу.
И через пять минут, сев рядом с нею, назвал водителю свой адрес. Марина так и не произнесла ни слова. Только когда, уже у подъезда, доставая из багажника ее и свой рюкзаки, он спросил словно бы мимоходом: «Ты должна кого-то предупредить, что останешься у меня?» – она ответила:
– Нет. А ты уверен, что тебе это надо?
Что «это», она не объяснила, но он понял и так.
– Уверен, – сказал Иван.
И с тех пор она выходила из его дома только на работу. Он даже не очень понял, откуда появился в его квартире тот минимум вещей, который был ей необходим для повседневной жизни. Может, в рюкзаке у нее все это лежало, с Байкала еще; сама она не говорила, а он не спрашивал.
И вот она простудилась, лежала под пледом на диване, шмыгала носом, говорила жалобным голосом, и все это было ему очень приятно.
Иван попробовал кипящий на маленьком огне рисовый суп, решил, что он уже готов, выключил огонь и налил суп в две глиняные миски. Глубоких тарелок у его и не было даже: из мисок ничего не проливалось, их удобно было носить по всей квартире, да и суп он ел дома крайне редко.
– Ну вот, – сказал Иван, входя в комнату с мисками в руках, – суп готов, спасибо.
– Рано благодаришь. – Марина села на диване. – Еще же не попробовал. Невкусно, может.
– У тебя все вкусно. Сейчас хлеб принесу.
Он поставил миски на журнальный столик.
– Там котлеты на сковородке, – сказала Марина. – С гречкой. Ты включи пока огонь, пусть подогреваются.
– Котлеты? – удивился он. – А я не заметил.
– Сковородку на плите не заметил? – удивилась уже она. – Рядом с кастрюлей.
– Я думал, она пустая. Думал, с завтрака стоит.
– Так завтрак же когда еще был, чего ж бы ей пустой стоять. – Марина улыбнулась и поморщилась: наверное, в носу сразу засвербело. – Ну что ты тарелки носишь, Ванюша? Я бы и на кухню пришла.
– Сиди уж, болезная, – сказал Иван. – Ешь суп, пока горячий.
Видно было, что ей приятны его заботы. Она завернула ноги в плед, взяла со столика миску и стала есть суп, аккуратно держа миску у рта. Вместе с хлебом Иван принес чеснок, она принялась отнекиваться:
– Ой, я не буду!
И он, конечно, сразу понял, почему: запаха стесняется. Он заставил Марину поесть чеснока, но она все равно старательно заела его супом, а потом, когда уже пили чай, еще и зажевала лимонной коркой.
С работы он сегодня вернулся поздно, поэтому пора было уже и спать. Иван разложил диван, постелил. Марина в это время была в ванной, а когда вернулась оттуда, то выглядела в кружевной ночной сорочке такой свежей и даже бодрой, как будто и не была больна. Щеки у нее, правда, алели простудным румянцем, но и такой, болезненный румянец очень ей шел.
Иван собирался еще почитать перед сном, но вид румяной Марины в белых кружевах показался ему таким соблазнительным, что он отложил книгу.
Она хотела выключить торшер, но он не дал и долго любовался ею – и до, и во время, и после близости. Неяркий свет, которого Иван вообще-то не любил, сейчас, когда такой свет падал на голую Марину, возбуждал его и будоражил.
– Знобит тебя, – сказал он, укрывая ее до самого подбородка уже совсем после всего, уже без света. – Дрожишь.
– А сама не знаю!
Она засмеялась. Ее смех прозвучал в темноте ласково и маняще.
– Что не знаешь? – не понял Иван.
– Не знаю, от чего дрожу. То ли от озноба, то ли от тебя.
Он притянул ее к себе под бок и сказал:
– Выходи за меня замуж, Марина.
Глава 4
Как гудела под крышей вьюга, как старалась нагнать тоску неизбывную!
Нелли давно, с самого детства, знала за собой эту слабость: она боялась в природе всего, от чего сердце может сжаться тоскою. И не любила поэтому ничего такого, что считалось необходимым любить творческой личности, – ни одиночества в деревенском доме, ни тихого осеннего дождика, ни воя вьюги под крышей…
Выходить на улицу не было ни малейшего желания. Она и не выходила, даже обнаружив, что в доме не осталось ни кусочка халвы. Хлеба и молока могло не быть, вообще никакой еды, этого Нелли и не заметила бы, но отсутствие халвы приводило ее в уныние не меньше, чем вьюга.
Оля, племянница, смеялась над таким ее пристрастием и говорила, что в какой-нибудь из прошлых жизней Нелличка, наверное, была наложницей в гареме турецкого султана. Конечно, если судить по всему ее характеру, то в это невозможно поверить, но пристрастие к халве откуда-то взялось же.
Нелли сидела на ковре в мастерской – и правда как восточная женщина, – смотрела в мутное от снега окно под потолком и думала о том, что ей шестьдесят лет, жизнь прошла глупо и бездарно, и понятно, почему это так, но и что теперь с того, что понятно?
– Тоскуешь, ма? – услышала она.
Ванька стоял на пороге комнаты. Нелли не слышала, как он вошел. Снизу, с пола, он казался очень высоким, хотя роста был обычного. Его глаза блестели в полумраке, как в небе, – ясным звездным блеском.
Он поднял руку, включил верхний свет и сказал:
– В темноте сидишь. Вьюги боишься. И халва у тебя кончилась.
– Откуда ты про халву знаешь?
Нелли улыбнулась. Вообще-то она не удивлялась, что он знает такие вещи. Такая у него была природа. Наверное, с самого рождения или даже еще до рождения.
– Так ведь неприятности обычно не происходят по отдельности, – объяснил он. – Раз вьюга началась, значит, халва кончилась. С вьюгой ничего поделать не могу, а халву я принес. Фисташковую – сойдет?
