Анна Берсенева - Игры сердца
– Так ведь неприятности обычно не происходят по отдельности, – объяснил он. – Раз вьюга началась, значит, халва кончилась. С вьюгой ничего поделать не могу, а халву я принес. Фисташковую – сойдет?
– Более чем. Спасибо, Ванька!
Ей стало весело. Ну, может, не весело, но радостно. Она радовалась, когда видела сына, и ей казалось, что все должны радоваться, видя его. Может, это происходило оттого, что Нелли видела Ваньку не очень часто, но все-таки ей казалось странным, что в его Институте океанологии, или в экспедиции, или в кругу его друзей, или где-нибудь еще, где он бывает, все считают его появление само собой разумеющимся.
Для Нелли Ванькино появление всегда было каким-то особенным событием, хотя объяснить это логически она не могла. Он входил в комнату – и она радовалась. А если она входила в комнату, где он был среди других людей, среди какого угодно количества людей, то она сразу, в первое же мгновенье видела не кого-то, а его.
– Вставай, – сказал Ванька. – Что ты на полу сидишь? Какой-то еврейский траур, ей-богу.
– Почему еврейский траур? – вздрогнула Нелли.
– Ну, я где-то читал, что у евреев, если кто умер, то положено семь дней на полу сидеть и плакать.
– А!.. – Нелли улыбнулась. – Да нет, с чего вдруг траур? Просто вьюга тоску нагнала.
Она встала с ковра, принесла большое медное блюдо с эмалевыми узорами. Ванька же, кстати, это блюдо и привез ей из какой-то африканской страны, куда заходило во время экспедиции его исследовательское судно.
Халва была свежая, в ней зеленели фисташковые зернышки.
– И где ты ее нашел? – Нелли разглядывала рассыпчатый срез халвы и чувствовала самое настоящее умиротворение. – Я такую только в Стамбуле ела. – Она облизала сладкие пальцы. – Наверное, мне и правда надо было жить в гареме. Во дворце Топкапы, который в Стамбуле, знаешь? – прекрасные условия. Я, помню, когда в тамошний музей попала, то сразу поняла: каждая разумная женщина должна мечтать в своей жизни только об одном – быть женой, неважно которой по номеру, или хотя бы наложницей у султана Османской империи. Все для тебя устроено, ни о чем заботиться не надо, фрукты ешь да цацки дареные примеряй. Даже водопровод с ватерклозетом в наличии. А в Европе в те дикие времена дерьмо по улицам текло, между прочим, и на жителя Парижа приходилось в день полтора литра воды.
– Может быть, – улыбнулся Ванька. – Но я тебя, ма, в этом качестве все равно представляю с трудом. Ты – и наслаждаешься жизнью оттого, что ешь фрукты и примеряешь дареные цацки? Думаю, день на третий ты бы заскучала. Если не к вечеру первого дня.
– Да уж это не ходи к гадалке, – засмеялась Нелли. – Ну так меня и разумной женщиной не назовешь.
– А на меня Стамбул тоску нагнал необъяснимую, – сказал он. – Мы в Атлантику шли, и вот входим в Босфор. Май, утро раннее, небо ясное, море синее, по нему лодки рыбацкие плывут под белыми парусами – всё как на картинке. А напротив, на весь берег – огромный этот город. Прямо передо мной… И такая взяла меня тоска, вот как тебя от вьюги. Не могу я понять, в чем тут дело! Какая-то непонятная тяжелая громада, отдельная жизнь, мне совершенно чуждая. И от этого чувство своей ненужности такое, что хоть в воду головой. Я, знаешь… – Он улыбнулся, вспомнив. – Знаешь что представил? Что не на «Келдыше» в Босфор вхожу, а на каком-нибудь эсминце русской эскадры, которая из Севастополя от Красной Армии успела уйти. И вот смотрю я с палубы эсминца на эти мечети, минареты, мосты, на всю эту восточную красоту – правда же красоту! – и понимаю, что это теперь будет моя жизнь, и другой жизни у меня уже не будет никогда… Очень я хорошо понимаю, как при этом можно пистолет из кобуры достать и, не сходя на берег, застрелиться.
– Это просто твое воображение, Ванька, – сказала Нелли. – Чересчур оно у тебя живое. Хотя, если бы не оно, ты бы и профессию другую выбрал. Я же помню, как ты в двенадцать лет в телевизор влип, когда фильм с подводными съемками Кусто показывали.
– Ну да, – кивнул он. – Вовремя мне этот фильм попался. А то был бы я сейчас, может, летчиком.
– Еще этого только не хватало! И без того как представишь, что ты в каком-то ведре в океан опускаешься…
– Почему в ведре? – обиделся Ванька.
– Ну, в батискафе.
– У нас не батискафы. У нас глубоководные аппараты. Единственные в мире, между прочим.
– Ладно, единственный ты мой. – Нелли провела ладонью по его челке, потом привстала на цыпочки и взъерошила ему макушку. – Пойдем в кухню, поедим. У меня вроде бы сосиски оставались – сварим.
Челка перечеркивала Ванькин лоб резкими темными линиями, а на макушке волосы у него топорщились вихром. Когда он перед экспедицией стригся коротко, то они дыбились ежиком. Но сейчас стояла зима, в экспедицию он пока не собирался, и этот темный вихор был очень заметен. Когда Неллин взгляд падал на него, то она всегда улыбалась.
– Не надо сосиски варить, я не голодный, – сказал Ванька.
– У Тани, что ли, был?
– Нет. Жена покормила.
– Чья жена? – не поняла Нелли.
Ванька расхохотался.
– Моя, чья еще, не чужая же, – сказал он. – Я женился, ма.
– Ничего себе! – ахнула она. – Когда это ты успел?
– А что тут успевать? Дело недолгое.
– Однако тридцать пять лет тебе на него времени не хватало. Ну, Ванька! – засмеялась она. И обиженно добавила: – Что за партизанство такое? Мог бы хоть на стадии жениховства нас с ней познакомить.
– Да не было никакого жениховства.
Нелли показалось, что в его голосе звучат какие-то удивленные нотки. Она насторожилась.
– Что-то не так? – спросила она. – Тебе, надеюсь, не по залету жениться пришлось?
– Нет. По обоюдному осмысленному решению.
– Тогда в чем дело?
– В каком смысле – в чем?
– Почему ты растерянный какой-то? – объяснила Нелли. – Или удивленный, не пойму.
– Да нет, все нормально. Хотя подколесинское желание выскочить в окошко появлялось у меня, конечно. Но это вполне объяснимо: не привык же я жениться.
– И где ты ее нашел? – спросила Нелли.
Ванька пожал плечами.
– Она как-то сама нашлась. Работаем вместе.
– Что ж ты раньше на ней не женился?
– Она недавно с Беломорской биостанции к нам в институт перевелась. Биолог она.
– Значит, любовь со второго взгляда?
– Почему со второго? – удивился он.
– А с первого не бывает, по-моему. Первый взгляд невнимательный, с него не влюбишься. Ну, только если специально глазками стреляешь с поисковыми целями, но это явно не твой вариант. Как ее зовут?
– Марина. Марина Драбатущенко.
– И что, вы вот прямо расписались? Прямо в загсе? – с любопытством спросила Нелли.
– Прямо в загсе, – с серьезным видом подтвердил Ванька. Растерянности у него в глазах уже не было, только плясали веселые чертики. – Невеста была в фате, я в смокинге, а на бампер авто я посадил куклу в белом платье.
