Крепкий орешек - Ольга Дашкова
– Вот же дьявол… твою же мать… не останавливайся… м-м-м… Расслабь ротик…
Аделина слушается, расслабляет челюсть, открывает рот шире, помогает рукой, надрачивая ствол. Слюна течет по подбородку, Орехов делает несколько толчков, вынимает член. Кончает, накрывая руку Ады своей. Сперма густыми струями попадает на губы, лицо, грудь Аделины.
Ее колотит от перевозбуждения, женщина разводит ноги, накрывает половые губы, начинает массировать клитор.
– Нет, нет, моя курочка… Я сейчас, я скоро. Ты, сучка, такая охуительная, я чуть не сдох.
Пошлость зашкаливает, но это особенный шарм Орехова. Его необузданная и невоспитанная харизма. Ада не успевает ни о чем подумать, ее резко опрокидывают на диван спиной, разводят широко колени, она сейчас максимально раскрыта, такая мокрая и возбужденная.
Язык хаотично скользит по половым губам, играет с клитором, Ада кричит, выгибает спину.
– Mon Dieu, mon Dieu, je finis… finis… a-а-а… (Господи, господи, я кончаю… кончаю… а-а-а…)
Оргазм рвет на части, мир рассыпается на яркие осколки, а ее все вылизывают, продлевая удовольствие.
– А сейчас в баньку, курочка моя, буду тебя жарить…
Гена улыбается, кусая нежно кожу внутренней стороны бедра, сжимая ягодицы. Он, как и обещал, затрахает сегодня эту сахарную девочку и все ее дырочки.
Глава 22
– Я не пойду туда, даже не проси, Гена, нет.
– Струсила?
– Я не струсила, я не хочу.
Орехов склонил голову, сощурил глаза, разглядывая свою сочную курочку, которая совсем недавно так лихо заглатывала его член, а сейчас, укутавшись в полотенце, скромно сидит и отказывается идти в парную.
Как-то странно она себя ведет: то раскованная и развратная, ругается по-французски, то ее словно перекрывает, отстраняется, не хочет ничего. Так не пойдет, Орехову совсем не нужно, чтобы она неделю дула губы и временами строила из себя недотрогу. Он и привез ее в деревню, чтобы проучить за то, что в прошлом сбежала, за то, что недавно сделала вид, что не знает его.
– Послушай, Канарейкина, – Гена, как был голый, поставил бутылку с минералкой на стол, подошел ближе, присел на корточки, начал тормошить Аделину, – я обещаю, утром мы позвоним в город, у меня знакомый в полиции, подполковник, он подключит росгвардию и всех ищеек, чтобы найти чемодан.
– И документы.
– И документы, а если не найдут, сделаем новые, временные. Ну, есть же какие-то временные бумажки, а пока отдохнем здесь.
– Здесь? – Галич часто заморгала, заглядывая в глаза Геннадию. Сердце в груди забилось часто, как ненормальное.
– Какая разница, где ждать? К тому же друг попросил присмотреть за хозяйством.
– Хозяйством?
Гена посмотрел на свой пах, было бы шикарно, если бы Аделинка полностью переключилась на его «хозяйство». Потому что возбуждение начало нарастать, даже находясь рядом, эта женщина действовала на него как афродизиак. Такого раньше не было.
– Фу, Гена, какой ты пошлый стал.
– Пойдем, давай, не ломайся, я тебя попарю, а то жар уйдет. А потом помою, намылю, потом снова трахну и, как обещал, вылижу все твои сахарные местечки.
– Гена!
У Аделины было такое чувство, что она попала в некую параллельную реальность. Что нет и не было Парижа, ее ресторана и издательства, не было двух мужей и разочарования в мужчинах. Именно этот мужчина из ее прошлого, который предал, как тогда казалось, больнее всех, сейчас был всех ближе.
– Пойдем.
Гена потянул за руку, на ходу срывая полотенце, заводя в моечную, а оттуда в парилку.
– Господи, как здесь жарко.
– Это еще не жарко, но скоро будет. Ложись.
– Куда?
– Ты реально никогда не была в русской бане?
– Нет.
– Ну, считай, сегодня я лишаю тебя девственности. Кстати, у меня были на это планы в прошлом.
Ада хотела возразить, но стало еще жарче, тело покрылось испариной, а ее уложили на широкую полку, застеленную белой простыней.
– Эх, хорошо-то как!
Дальше началась чистая вакханалия, Гена хлестал Аду горячим веником – по спине, плечам, ягодицам, нагоняя горячего воздуха еще больше, Галич тихо поскуливала, но тело расслаблялось, наливалось свинцом.
– Переворачивайся. Быстро.
Ада послушалась, теперь ее начали хлестать по груди, но нежно, она, прикрыв лицо руками, сквозь пальцы наблюдала за мужчиной и мысленно восхищалась его фигурой и статью.
Гена возбуждался, даже в парной он пожирал глазами фигуру женщины. Ему безумно нравилось, что он видел. Сочная, манящая, с полной упругой грудью, соски торчали, как спелые вишенки, вот Ада слегка развела бедра, взору открылись половые губки, а его член дернулся.
Надо бы узнать, есть ли у Канарейкиной муж или бойфренд, хотя ему было пофиг, вот именно сейчас наплевать, он хотел ее, и неважно, свободна она или нет. Сейчас она его, а дальше он посмотрит.
Орехов поддал еще жару, опрокинув на камни ковш кипятка, начал париться сам, хлеща веником по ребрам и груди. Пот стекал по вискам и лбу, все внутри горело, но было безумно хорошо.
– Эх… твою же мать… Хорошо-то как, курочка моя!
Затем Аделина проследила за тем, как Орехов вылетел из парной, она кинулась следом, мужчина вышел во двор, взял ведро с водой и облился с головой.
– Иди, я тебя окуну.
– Нет, нет, нет. Мне хватило, – Ада жадно глотала минеральную воду, облокотившись о дверной косяк. – Ты дикий, Орехов, вот реально дикий зверь.
– О, да.
– Нет, не смотри на меня так.
– Уверена?
– Нет… Гена, нет!
– Я обещал кое-что сделать, и я ведь сделаю.
Дверь хлопнула, Гена щелкнул по выключателю, комнату отдыха накрыл полумрак, было видно лишь, как дрова горят за стеклянной дверцей печки. У Ады снова перехватило дух от мощной фигуры Орехова, от его уверенных шагов, а когда ее повалили на диван и резко развели бедра в стороны, бутылка минералки выпала из рук.
– Ты ж моя сахарная девочка, такая гладенькая, влажная, горячая.
– Гена-а-а-а…
А Орехов уже проникал во влагалище пальцами, а другой рукой сжимал грудь и засасывал сосок. Ему так легко удавалось управлять ее телом, вызывать еще больше желания.
– Я же говорю, голодная… такая голодная девочка.
Гена сам хотел снова вылизать киску, его даже немного потряхивало от перевозбуждения, яйца снова поджались и стали каменными, член стоял колом. Нет, он еще не насытился, не наелся, как говорится, он хотел еще и еще, знать и видеть, как Аделина страстно кончает на его языке, от его ласк, и что он и только он виновник всех ее оргазмов.
Помешательство, не иначе.
Галич выгнула спину, вцепилась в подлокотник дивана, как можно шире развела ноги, то, что происходило,
