Оливия Уэдсли - Первая любовь

— Я отплачу ему ударом за каждый удар, обещаю тебе, мой дорогой Кастан. А если Корида дает слово, то она сдержит его, можешь поверить.

XVIII

Уорингтон ожидал прихода Мартина Вейна в той же самой высокой комнате, в которой читал завещание Гревиля. Мартин вошел в ту минуту, когда раздался бой часов; Уорингтон поднялся ему навстречу.

— Рад видеть вас, капитан Вейн, — сказал он. — Из вашего письма я понял, что вы живете за городом.

— Я снял маленький домик возле Нью-Фореста, — отвечал Мартин. — Мой брат, вернее — эта история, в которой был замешан брат, сильно отразилась на здоровье старой няньки, воспитавшей нас. Поэтому я и решил на время уехать из Лондона. Но бываю в городе раз или два в неделю по делам.

— Понимаю, — прошептал Уорингтон.

Он почувствовал большую жалость к молодому человеку, а также к самому себе, так как находил, что ему предстоит сейчас наиболее неприятная часть поручения, оставленного Гревилем.

Он задумчиво взглянул на Мартина. Честные глаза, открытый взгляд, — хороший, симпатичный человек.

Уорингтон спросил:

— Чем вы занимаетесь сейчас, капитан Вейн? Что вас особенно интересует?

— У меня есть ранчо в Аргентине, и я недавно начал разводить табак на своих плантациях.

— В Аргентине, — повторил Уорингтон. Значит, не было смысла предлагать ему какую-нибудь должность.

— Ваш брат работал на политическом поприще? — спросил он.

— Да, — подтвердил Мартин. — Его патроном был сэр Ревиль Больдертон.

Наступило молчание. Уорингтон подумал о том, что имеет дело с человеком скрытным, замкнутым и не спрашивающим совета у других. Придется как-нибудь иначе начать этот разговор, решил он под конец.

— Я пригласил вас сюда для того, чтобы обсудить один вопрос, имеющий отношение к вашему брату, капитан Вейн, — произнес он.

Мартин не спускал с него упорного взгляда. Он ждал.

— Вопрос, о котором я упомянул, касается виновности вашего брата, — продолжал Уорингтон.

Мартин воскликнул горячо:

— Мой брат невиновен, в этом нет никакого сомнения.

— Я согласен с вами, — заявил Уорингтон и остановился, не зная, как продолжать. Затем резко переменил тему их беседы. — Вы храбро сражались во время войны и принесли большую жертву для своей страны. Теперь я прошу вас принести еще одну жертву.

Наконец он почувствовал, что правильно подошел к делу и сумеет довести разговор до конца. Мягким, но в то же время решительным голосом изложил Уорингтон всю правду. Он поведал Мартину о том, как Кинн колебался вначале и как потом решил подчиниться общему решению.

— Кинн это сделал не потому, что хотел хранить молчание и считал такой поступок справедливым по отношению к вашему брату, а потому, что понимал, какие бесконечные осложнения повлечет за собой раскрытие истины. Гревиль. несмотря на совершенное им преступление, был честным человеком и имел много заслуг перед родной страной. Если вы решитесь теперь заговорить, то опозорите память благородного человека. Если же пообещаете хранить молчание, я, со своей стороны, постараюсь помочь вашему брату восстановить, по прошествии трех лет, свое положение. В течение этого времени мы пустим в обществе слух, что настоящий убийца Кри сознался в своей вине, а затем умер. Даю слово, что ваш брат, спустя три года, займет свое прежнее положение. Мне ясно, что награда, предлагаемая мною, вам кажется ничтожной, но вы не должны забывать о признании, сделанном вашим братом, в том, что он совершил убийство. Я считаю нужным упомянуть о той помощи, которую Гревиль сам оказал ему вскоре после бегства. Его выследили, его местопребывание было открыто, и он был бы снова арестован и водворен обратно в тюрьму, если бы не заступничество Гревиля.

— Заступничество, — повторил Мартин горько.

Уорингтон взглянул на него с печальной улыбкой.

— Вас оскорбили, а вашему брату незаслуженно причинили большое зло; но скажите мне, какая вам будет польза, если расскажете об истинном положении вещей? Что касается вашего брата, то невиновным его назовут только в отношении убийства Кри, в остальном же его поведение признают достойным полнейшего осуждения. Его будут считать косвенным виновником смерти Гревиля, его обвинят в том, что он разбил семейную жизнь достойного уважения человека. Поступки, которые до сих пор считались многими проявлением рыцарства, предстанут в совершенно ином свете. Он не в состоянии теперь отомстить самому Гревилю, а может только поднять шум вокруг его имени, опозорить память известного государственного деятеля, причинить таким образом моральный ущерб всей стране. Неужели вы захотите удовлетворить жажду личной мести, не считаясь со всеми этими соображениями?

— Насколько я понял из вашего красноречивого объяснения, моему брату приходится выбирать между именем убийцы или негодяя. Ведь к этому сводятся ваши слова, не правда ли? Если я буду молчать, Робин будет считаться убийцей, если же расскажу о его непричастности к смерти Кри, — его назовут негодяем, разрушившим семейную жизнь Гревиля, опозорившим его имя и доведшим до самоубийства. Ведь Робин — незаметный, начинающий политический деятель, а Гревиль был министром и влиятельным человеком.

Мартин встал и добавил с возрастающей горечью:

— Исход нашей беседы был предрешен до того, как я вошел в эту комнату. Прекрасно понимаю, какая сила восстанет против Робина, если я заговорю. Его молодость была безжалостно и безвозвратно погублена, и мне кажется, что я не имею права губить также его будущее. Но, — он наклонился над столом и гневно взглянул Уорингтону прямо в глаза, — если он, вернувшись в Англию, не будет восстановлен во всех своих правах и не получит все те привилегии, которые вы мне обещаете, тогда заговорю я, сэр. И, поверьте, что пресса узнает о всей этой истории, начиная с первой встречи Робина и Лайлы Гревиль и кончая нашим собеседованием. Прощайте, сэр!

Уорингтон остановил его движением руки.

— Еще одну минуту, пожалуйста, — произнес он с неизменной мягкостью. — Лорд Гревиль оставил мне письмо, которое, согласно его желанию, должно быть передано леди Гревиль вами.

— Мною? — удивленно повторил Мартин.

— Такова была его воля, — отвечал Уорингтон. Он взял в руки маленький серый конверт и спросил: — Вы согласны?

— Я передам письмо, — произнес Мартин коротко. Он колебался в течение минуты, затем повторил еще раз «прощайте» и вышел или вернее выбежал через холл на улицу. Был туманный теплый октябрьский день, располагавший к лени, но Мартин шел с невероятной быстротой по Врэтон-стрит. В душе его царили смятение и злоба ко всему окружающему.