Оливия Уэдсли - Первая любовь
— Кто был этот молодой человек с красивыми зубами и доброй улыбкой? — спросила тетка Гонория и, услыхав ответ Валери, воскликнула: — О, неужели? Я встречалась, кажется, с его братом, — добавила она и раскрыла книгу.
Но она не стала читать, а предалась размышлениям о том, как изменились взгляды на приличия с того времени, когда она была молодой девушкой. В те времена ей показалось бы недопустимым заговорить с братом человека, разрушившего семейное счастье ее родных, не говоря уже о том, что он был арестован по обвинению в убийстве. Валери же не видела ничего предосудительного в этой беседе и даже выражала симпатии к этому человеку.
— Удивительно, удивительно!
Тетка Гонория поднесла к глазам лорнет и посмотрела на Валери.
— Как она похудела — бедное дитя! Она всегда была стройной, а смерть несчастного Хюго так сильно повлияла на нее. — Тетка Гонория почувствовала легкое желание вздремнуть и перестать думать о печальных вещах.
«Почему не мог Робин, — спрашивал себя Мартин, направляясь через Элдгэт к Вест-Энду, — почему не мог Робин влюбиться в эту девушку? Она миловидна, добра и свободна. Почему из всех окружавших его женщин Робин должен был выбрать пустоголовую, бездушную Лайлу Гревиль? Отчего случаются в жизни подобные дикие вещи?» Ему не приходила в голову мысль, что на свете существует порода мужчин, легко поддающихся на удочку женщин, подобных Лайле. Если бы он подумал об этом, то понял, что Робин не начал бы встречаться с Лайлой, если бы она этого не желала. Ему бы стало ясно, что молодой, простодушный Робин никогда не посмел бы полюбить Лайлу, если бы она сама не заставила подумать об этом. Мартин с таким же успехом мог обвинить ребенка в слепом доверии к Лайле.
Расплачиваясь за свою любовь и доверие, Робин лежал в эту минуту на скамье маленькой темной каюты, а Сэм взбивал грубой, большой рукой его жесткую подушку.
— Как сильно он похудел, — проговорил Сэм задумчиво, с сочувствием глядя на больного. Казалось, что сострадание, звучавшее в голосе Сэма, заставило Робина открыть глаза и улыбнуться. Сэм часто говорил впоследствии, что с этой минуты всякая опасность для жизни Робина миновала. Во всяком случае, две недели спустя, сильно похудевший и смертельно бледный, Робин поднялся на палубу судна и растянулся под тентом.
Лумис улыбнулся ему, оскалив зубы.
— Поправились, дружище. Чертовски плохая штука лихорадка.
— Похоже на то, — отвечал Робин слабым голосом.
Он проводил время, засыпая, просыпаясь и размышляя о прошлом. Когда судно подходило к Ражосу, Робин был еще очень слаб. Он молча посмотрел на крутой скалистый берег, на ряд видневшихся вдали железных крыш, на огромную вывеску над сараем — Жозе Кальвадос Луминг, — красные буквы которой ослепительно сверкали на солнце. Здесь ему придется жить, а в этом амбаре работать, подумал Робин апатично.
Ничто не волновало его теперь. Ничто не имело значения. Он потерял всякий интерес к жизни, так же как и физические силы. Лайла отняла у него надежды на счастье, подобно тому, как лихорадка иссушила и ослабила его тело.
Робин поблагодарил Сэма, пожал руку Лумису и спустился в лодку, ехавшую к пристани, так как судно причаливало немного дальше из-за наступившего прибоя. Он не оглянулся назад, а. взяв с утомленным видом чемодан, пошел прямо по направлению к огромному сараю.
XVII
В тот час на заре, когда он принужден был признать, что Лайла ничего не скажет в его защиту, что она даже не попытается спасти его от сурового суда, так как ей совершенно безразлично, жив он или мертв, — в тот час Робин Вейн, работавший и любивший, о котором говорили, как о молодом человеке, подававшем большие надежды, перестал существовать. Его место занял человек, переступивший грань молодости с жестокой, озлобленной и мрачной душой.
Спустя месяц после прибытия в Ражос все окружающие ненавидели и боялись Робина. Здоровье его восстановилось, а нелюбовь к людям еще усилилась. Он затевал ссоры из-за малейших пустяков и старался вызывать к себе враждебные чувства. И успел добиться исполнения своего желания.
Каллос, надсмотрщик, прогнал бы Робина во время первой недели пребывания его в Ражосе, если бы не получил слишком определенные приказания не делать этого. Поэтому Каллос решил прибегнуть к хитрости, чтобы заставить Робина отказаться от работы и уйти.
Он обнаружил, что Робин боялся или ненавидел женщин.
— Посмотрим, посмотрим, — молча издевался Каллос, прижав желтый палец к своему ястребиному носу. Он надел широкополое сомбреро, пестрый галстук, сверкающий медными украшениями кожаный пояс, рукавички и поехал верхом в Салтандар, расположенный поблизости города, в большом кафе которого мужчины, живущие во всей округе, проводили воскресные дни.
Каллос побеседовал с Коридой, испанской танцовщицей, отличающейся жгучим темпераментом и красотой. Корида выслушала коварный план Каллоса, и они обсудили сроки его выполнения. Наконец, выманив у него достаточное количество денег, Корида небрежно обещала обдумать его предложение.
— Быть может, он поставит меня в смешное положение, — заявила она. — Я должна прежде взглянуть на него.
— Нет, нет, вы ошибаетесь, — воскликнул Каллос, теряя терпение. — Его внешность даже можно назвать красивой, с точки зрения англичан. Он высок, строен, чистоплотен, как девушка, у него светлые волосы и странный взгляд — вы поймете, что я хочу сказать, когда сами увидите его. Одевается, конечно, по английской моде.
— Кто он такой? — спросила Корида.
Каллос с таинственным видом приложил палец к губам и покачал головой.
Корида выпустила дым от папиросы прямо ему в лицо и сказала решительно:
— Пока не ответите на мой вопрос, я ничего не могу сделать. А те несколько песет, которые вы дали мне, оставлю себе, как плату за даром потраченное время.
Каллос криво улыбнулся. Он знал, что Корида не уступит, пока он не расскажет правду; деньги окажутся выброшенными на ветер, а Робин будет продолжать вести себя по-прежнему заносчиво, роняя этим престиж Каллоса среди остальных рабочих.
Проклиная всех женщин вообще, а Кориду в частности, он натянуто улыбнулся и сказал:
— Разве можно от вас что-нибудь скрыть?
— В таком случае, говорите скорее, — был ответ, — и одну правду, так как я знаю, что вы охотнее солжете.
Каллос театральным жестом прикрыл дверь, оглянулся кругом и подсел поближе к Кориде.
— Голубка моя, поклянитесь сохранить эту тайну. То, что я расскажу, предназначено только для ваших ушей.
