Три секунды до - Ксения Ладунка
Я обнимаю его так крепко, как могу. Тоже целую куда-то в голову. На секунду проскакивает мысль о другом, настоящем поцелуе, но я не решаюсь. Откидываю это от себя. Страшно даже представить.
Мы проводим с ним в объятиях еще какое-то время. Когда песня все-таки достигает кульминации, все прыгают, сцена трясется. В конце концов мой отец снимает с себя гитару и начинает стягивать поклонников обратно в зал. Мне тоже приходится уйти. Остаток концерта я провожу в абсолютной нирване. Мне просто срывает крышу, я танцую как полоумная и улыбаюсь, улыбаюсь, улыбаюсь. Тело помнит его руки на теле и губы на волосах. Словно он до сих пор обнимает меня. Как сильно сейчас я люблю себя, его и весь мир вокруг. Значит, так бывает не только из-за наркотиков? Удивительно. Просто потрясающе.
12
В самолете заложило уши. Я принялась громко плакать, потому что испугалась и не понимала, что происходит. Да и с чего бы, мне тогда было всего пять лет.
– Белинда, что случилось? – спросила мама. Она наклонилась ко мне с соседнего сиденья и пересадила к себе на колени.
– Ну же, скажи, что болит, хватит плакать.
Отец, сидевший на третьем сиденье у прохода, шумно вздохнул.
– Белинда, нельзя плакать в общественных местах, ты мешаешь людям, – серьезно сказала она. От ее тона я стала реветь еще сильнее. А уши все также продолжали болеть.
– Эй, Белинда, – послышалось спереди.
Я подняла глаза и увидела Тома. Он свесился со спинки переднего кресла и смотрел на меня.
Тогда он выглядел… как мальчик. Парень. Совсем молодой. Сколько ему было лет? Двадцать? Двадцать два? Точно не помню. Его волосы были зелеными. А взгляд… во взгляде плясали искры. Не то что сейчас – одна усталость.
– Уши болят, да? – спросил он. – Больно? Мне тоже… Возьми конфетку. Бери-бери. Будет легче.
Я перевела взгляд на маму с немым вопросом: «Можно?».
Она кивнула.
– Забирай. – Том отдал мне конфету, и я положила ее в рот, рассасывая и понимая, что становится лучше.
– Класс, да? – спросил он. – Линда, держи, – протянул он моей маме пакет с леденцами. – Если вдруг еще заболит.
Я перекатывала конфету во рту и сама не поняла, как успокоилась.
Это был мой первый в жизни полет на самолете и первый в жизни мировой тур у «Нитл Граспер». Они собирались кататься по всему свету целый год. Мой отец должен был лететь с ними. Он всегда и везде был с «Нитл Граспер», так что это даже не оговаривалось.
Настал момент решать, что же делать с нами – мной и мамой. На свой страх и риск отец взял нас с собой. По его рассказам, у группы почти не было денег, и кормить нас в туре было дорого. Это сейчас они могут позволить себе возить с собой хоть целое семейство, а тогда все было по-другому. Ни у кого, кроме отца, в те годы не было семьи, так что все решилось – мы поехали.
Я почти ничего не помню, да и к тому же все пошло не по плану. Через полгода в Европе началась зима, и я, не привыкшая к такому климату, сильно заболела. Нам пришлось улететь, а мне – еще неделю лежать в реанимации с пневмонией.
По примеру моего отца, «Нитл Граспер» всегда возили с собой в туры девушек, жен, а потом и детей. Так уж повелось. Но наличие семьи под боком никогда не мешало им жить жизнью рок-звезд.
– Том, прошу тебя! Прошу! Умоляю! – кричала Марта.
От ее крика у меня леденело сердце. Мы все были в холле отеля и наблюдали то ли веселую, то ли страшную картину: Том стоял на извилистой лестнице и собирался прыгнуть на огромную люстру, свисавшую со второго этажа. Вокруг носились администраторы и работники отеля, но ничего не делали. Бен преграждал Марте дорогу, смеялся и удерживал ее, не давая пройти на лестницу.
Она опять закричала:
– Том!
– Со мной все в порядке, – как заведенный повторял он. – У меня все замечательно. Не надо за меня переживать.
Но никакие крики его не остановили. Том прыгнул, зацепился за люстру и принялся раскачиваться. В какой-то момент она не выдержала и рухнула. Стоящий на «подстраховке» Марк не сумел его поймать. Так что когда Том поднялся, из его носа хлестала кровь, заливая губы и подбородок. А он лишь улыбался и смотрел на все происходящее в гостинице безумным сверкающим взглядом.
Сколько мне тогда было? Лет десять. А воспоминания такие яркие, будто Том вытворял этот беспредел на пике мании совсем недавно.
В двенадцать я первый раз побывала на настоящей вечеринке. Под злобным взглядом мамы отец разрешил мне спустится в отельный бар, где тусовались «Нитл Граспер». Я была до визга рада, потому что меня всегда интересовало, как же на самом деле происходят их тусовки.
Отец отвел меня вниз и присматривал, ни разу не упустив из виду, но на самом деле в этом не было необходимости: мне не понравилось, и почти сразу я захотела обратно в номер.
Папа отпустил меня, и я, выйдя из бара, остановилась, оглянувшись, чтобы в последний раз рассмотреть происходящее. Я до сих пор считаю это судьбоносной случайностью. Иначе как все могло совпасть таким образом?
Из бара вылетела Марта, оставляя после себя шлейф сладкого, дорого парфюма.
– Ты опять нажрался! – кричала она кому-то сзади, но не оборачивалась.
Выбежал Том – он держал в руке бутылку пива.
– А ты опять трахаешь мне мозги!
Марта резко развернулась, и Том остановился – прямо рядом со мной.
– Ты не ляжешь ко мне в кровать сегодня, понятно?! Я устала быть с пьяной свиньей, Том, я устала от тебя! Я завтра же уеду домой!
Она стремительно направилась к лифту.
– Марта! – закричал Том на весь холл отеля.
Он уже было бросился за ней, но потом остановился, глянув на бутылку в руке. Потом увидел меня и сказал:
– Подержи-ка. – И засунул пиво мне в руку.
Я опешила и взяла ее.
– Только не пей это! – крикнул он, удаляясь. – Тебе еще нельзя!
Случившееся застало меня врасплох, и пару секунд я глупо смотрела ему вслед. Потом подняла горлышко к носу – запах был неприятным.
Том сказал: «Не пей это», и мое желание прикоснуться к чему-то секретному сразу подскочило до небес. Я долго взвешивала все «за» и «против», глупо уставившись на бутылку. Не знала, стоит ли мне это делать, боялась, что кто-то узнает и расскажет моей матери.
Я знала,
