Алессандро Д'Авения - Белая как молоко, красная как кровь
Мечтатель читает на факультативном занятии письма, которые написали перед казнью осуждённые во время Сопротивления партизаны. Не знаю, как это удаётся Мечтателю, но он всегда говорит о таком, что невозможно не слышать. И почему он не оставит меня в покое? Слушаю только потому, что не могу закрыть уши, как глаза, но не верю ни единому его слову. А потом пусть катится ко всем чертям. Вот что он читает:
«4 августа 1944 года. Папа и мама, погибаю в мрачном урагане ненависти, и, это я, мечтавший жить только ради любви. Бог — это любовь, и бог не умирает. Не умирает Любовь…»
Мечтатель умолкает.
— Чушь собачья!
Вспыхиваю, словно пламя, сжигая бумажные мечты и соломенные слова, и мои слова обрушиваются на него, словно удар кулака ночного громилы из аниме «Ночные воины». Все оборачиваются и смотрят на меня, ничего не понимая, вместо того, чтобы открыть от удивления рот, услышав эту истину, впервые звучащую в школе. Я сжёг бы сейчас всех, кроме Сильвии. Мечтатель тоже смотрит на меня. Уверен, он не понял меня, и потому я с вызовом повторяю:
— Чушь собачья всё это!
Посмотрю, что ты станешь делать теперь, когда у кого-то хватило мужества заявить во всеуслышание, что это такое на самом деле, и разрушить твой бумажно-литературный замок. Он молчит. Долго молчит. Видимо, ищет и не может что-то найти в себе. Потом совершенно спокойно спрашивает:
— Кто ты такой, чтобы судить этого человека?
Отвечаю взволнованно, ведь он плеснул бензин на моё пламя:
— Это всё враньё. Жизнь — пустая коробка, которую мы наполняем всяким дерьмом, лишь бы нравилась нам, а потом достаточно пустяка, и — пшик… — Делаю паузу и театральным жестом изображаю лопнувший мыльный пузырь. — И ты остаёшься ни с чем. Этот человек обманывался, думая, что смерть ради дела, которое он считал справедливым, придала смысл его жизни. Рад за него. Но это лишь обёртка для горькой пилюли. Коробка остаётся пустой.
Мечтатель снова смотрит на меня и молчит. Потом в полной тишине коротко и совершенно спокойно произносит:
— Чушь собачья!
Он парировал моими же словами. Но всё равно речь идёт о чуши. И я уязвлён. Хватаю свой рюкзак и вылетаю из класса, так что Мечтатель даже не успевает что-то добавить. Пламя пылает и продолжает разрушать. И пусть не требуют от меня никаких объяснений. Пусть исключат из школы, пусть оставят на второй год, меня ничто не пугает. Никто не может оправдать того, что происходит, а раз так, блин, какого чёрта я ещё должен что-то делать. Я один и впервые чувствую свою силу. Я — огонь, и я спалю весь мир. Не звоню Нику, он ни черта не поймёт. Не звоню Сильвии, потому что теперь она больше не нужна мне.
И образ девочки без волос, бледной тени Беатриче, побуждает меня выругаться самыми последними словами. Ругаюсь, долго ругаюсь, отводя душу. Становится легче. И понимаю, что бог существует, иначе не отлегло бы. Ведь вздумаешь ругаться с Дедом Морозом, легче не станет. А поругаешься с богом, поможет.
Когда пожар утихает, я без сил, я совершенно опустошён. Вокруг пыль, пепел, мрак. Ухожу в Интернет: там найдётся решение всех проблем. Есть всё: различные версии, разные темы, фильмы, песни, календари с обалденными девками. И тогда набираю в строке поиска в «Гугле» два слова: «смерть» и «бог». Набираю их рядом. Не разделяя. Рядом. И получаю страницу из какого-то философа по имени Ницше, который сказал, что бог умер. Так это мы и без него знаем: на кресте. Вторая страница утверждает противоположное: бог воскрес, победив смерть и освободив людей от смерти. Такое меня тоже не устраивает, потому что всё это — пустая болтовня.
Беатриче умирает, и ничего нельзя сделать. Интернет на этот раз ошибся во всём. Мне наплевать, попадёт ли она в рай и воскреснет ли когда-нибудь. Она нужна мне здесь и сейчас, я хочу прожить с ней всю свою жизнь, хочу ласкать её огненно-рыжие волосы и лицо, хочу смотреть в её глаза и смеяться с ней, и веселить её, и говорить, говорить, говорить, ничего не говоря, но говоря всё. Смерть — это проблема, которая больше не имеет ко мне никакого отношения. Теперь мне нужно заниматься только жизнью, а поскольку она короткая и хрупкая, надо сделать её долгой и сильной, наполненной и нерушимой. Прочной, как железо.
СМС от Сильвии: «Позанимаемся?» Я больше не собираюсь заниматься. Ни к чему. Отвечаю: «Нет, извини…» Сильвия тотчас спрашивает: «Чего боишься?» Чего боишься??? При чём здесь это? Она что, тоже сходит с ума? Потом начинаю догадываться. Проверяю эсэмэску, которую отправил ей. «Нет, боюсь…» А, всё та же T9. Случайно, не заметив, я набрал «боюсь» вместо «извини». Не перечитал и отправил «Нет, боюсь…». T9, к сожалению, права. Говоря правду, отвечаю: «Всего».
Молчание. Молчание, от которого можно сойти с ума, молчание, от которого хочется сорвать с себя одежду, выскочить голым на балкон и заорать всему свету, что я сыт всем этим по горло. Я не железный, я не огонь, я — никто.
СМС от Сильвии: «Встретимся через полчаса в парке?» Отвечаю: «Да». Однако не пойду, пусть остаётся одна, как я. Я — подлец, лицо у меня залито слезами, самыми горькими слезами, какие только могут быть. В них девяносто процентов соли — одиночества и всего десять воды.
Страдание настолько сильное, что при такой концентрации даже не утонуть, можно только болтаться на поверхности.
Вечер.
Мрак снаружи, пустота в душе. Чувствую себя виноватым. Обидел единственного человека, который ни при чём и который хочет помочь мне. Сильвия молчит. Представляю, как сидит она сейчас одна на скамейке, уставившись в землю, и поднимает свои голубые глаза на каждого, кто проходит мимо. Сейчас мне совсем плохо. Пишу ей: «Извини. Увидимся завтра». Белое молчание. Но почему, отыскав уединение и укрывшись в нём, вдруг прихожу в ужас? Почему жду, когда кто-то бросит мне спасательный круг, а потом не ловлю его? Может, и пойму со временем, на что я способен, разберусь в своих мечтах, — но смогу ли когда-нибудь действительно что-то сделать или так и останусь навечно утопающим, который не даёт спасти себя?.. Поведу Терминатора писать.
Сегодня и он сгодится, чтобы помолчать.
Всю ночь ломал голову, что сказать Сильвии, как попросить у неё прощения. За какие-то несколько часов не осталось и следа от моей железной брони, она сделалась мягче сливок. Я — полное ничтожество.
Так или иначе, иду в школу и высматриваю в толпе Сильвию. Лишь на мгновение встречаюсь с ней взглядом: стеклянные глаза, в которых вижу только себя, но не её. Отворачивается от меня как от чужого. Это нежелание даже взглянуть заставляет ринуться за ней в толпу. Догоняю. И с неожиданной для самого себя силой хватаю за руку. Никогда раньше не делал так, даже в шутку. Сильвия высвобождается. И с обидой говорит:
