Что, если? (СИ) - Резник Юлия
– Имана…
– М-м-м…
– Надо идти, да?
Она кивает. Какое-то время они еще стоят, касаясь друг друга лбами. А потом Имана пугливо отстраняется. Глухов вскакивает вслед за ней, закидывает на плечи рюкзак. И выступает вперед. Так удобней идти – след в след. Хотя он, наверное, предпочел бы двигаться дальше, держа ее за руку.
– Кажется, я вижу стадо.
– Да, мы пришли.
Голос Иманы дрожит. От усталости ли? От облегчения? Герман оборачивается. Глаза Иманы блестят – солнце совсем уж село. И не понять, то ли это игра света и тени, то ли его сильная девочка вот-вот заплачет.
Его девочка.
Все же изначально понятно было… А он почему-то сразу не сообразил. И вот теперь, спустя целую вечность, Глухов замирает, будто громом пораженный. Отчего идущая за ним Имана наталкивается на злосчастный рюкзак за спиной. Устала она. Потому и не сориентировалась вовремя. Все же путь был чересчур долгим. Да и стресс сделал свое черное дело.
– Как думаете, Виктор Палыч успел?
У Глухова на этот счет есть сомнения, но ему не хочется ее волновать.
– Конечно. Пойдем, нужно отдохнуть и заняться стадом. Оно и так уж слишком долго само себе предоставлено.
– Да…
Возобновляют шаг. Минут через пятнадцать показывается балок. Накатывает стыдное облегчение. Оказывается, все это время Глухов боялся, что они просто не успеют до ночи. И тогда он никогда не узнает, как это – быть с той самой, единственной, предназначенной тебе женщиной. Просыпаться с ней, засыпать. Есть за одним столом, о чем-то говорить, и к чему-то стремиться. Да просто жить свою маленькую тихую жизнь.
Идут мимо оленей, взявших балок в кольцо. По сути тот представляет собой небольшой каркасный дом, обшитый досками и оленьими шкурами. Стоит домишко на широких полозьях, и потому оленеводы могут свободно перетаскивать его с места на место. Очень удобно, не нужно каждый раз собирать и заново устанавливать чум.
За время отсутствия хозяина домик успевает напрочь выстыть. Но печь, а главное, сложенные рядом в стопку дрова весьма обнадеживают. Имана подходит поближе, тяжело опускается на маленькую скамейку и принимается за растопку. Глухову это не нравится. Ей бы отдохнуть…
– Давай я.
– У вас опыта нет, – вымученно улыбается, – Я быстрей справлюсь.
И ведь не поспоришь.
– Тогда что мне делать? Как вообще оленей пасут? Их пересчитать надо или как?
– Подсчетом вы их только оскорбите. Хороший оленевод каждого своего оленя знает в лицо.
Она его подкалывает. Точно. И это что-то новое. Еще одна черта в ней, обычно сдержанной и закрытой. Глухов откашливается.
– Имана…
– М-м-м?
– А ты еще долго собираешься мне выкать?
Имана поджигает собранную гармошкой газету. Языки пламени вспыхивают, по стенам балка пускаются тени в пляс. Пахнет немного дымком. И травами. И сушеной рыбой. А время течет, будто сквозь них…
– Думаете, больше не стоит?
– Уверен.
– Хорошо. Тогда пока я тут все приготовлю, обойди стадо, проверь по возможности, нет ли хищников, и убедись, что никого не задрали. А потом сразу возвращайся. Будем ужинать.
Это так хорошо звучит, что губы Глухова непроизвольно растягиваются в улыбке. Дурак дураком, он кивает и, дав себе еще секунду, чтобы этим всем впрок надышаться, поворачивается к дверям.
– Герман!
Она впервые называет его по имени. Глухов, опустив голову, останавливается:
– Да? – его голос звучит глухо, в ее голосе звенит смех:
– Ружье возьми.
Он закусывает щеку, чтобы не хохотнуть в ответ. Снимает со стены ружье. Здесь же, на окошке, лежат патроны. Там, за дверью балка, садится солнце. Но в его душе оно, кажется, теперь будет светить всегда.
Вопреки наказу Иманы Глухов все же оленей считает. Ему любопытно, каково поголовье во вверенном ему стаде. Навскидку получается, голов триста. Он, конечно, не ветеринар, но кажется, что животные вполне здоровы и довольны жизнью. Если бы где-то поблизости бродили хищники, они бы наверняка волновались, а так – все в стаде тихо-мирно.
Когда Глухов отходит уже на приличное расстояние, в окошке балка загорается свет. Откуда эта невозможная женщина добыла электричество посреди тундры? Генератора он не заметил. А даже если тот и имелся, как ей удалось его подключить? Есть ли что-то в этой жизни, чего она не умеет?
Германа манит этот свет… Хочется скорее вернуться. Он замерз, устал как пес и проголодался. А кто-то, кажется, намекал на ужин!
Когда Глухов возвращается, Имана тихо спит, склонив белокурую голову на накрытый потрёпанной клеенкой стол. В печи уютно трещат поленья, а свет распространяется от обыкновенной лампочки Ильича, которую Имана приладила к аккумулятору.
Уютная. Идеалистическая картина. Герман остро осознает, что променяет всю свою жизнь, отдаст все, что у него есть, за одну только возможность вот так к ней возвращаться.
Осторожно, стараясь не шуметь, он возвращает ружье на место. Имана выпрямляется, сонно хлопая глазами. Глухов подходит ближе. Для этого ему достаточно сделать шаг. Домик тесный, здесь особенно не развернуться. Имана встает.
– Эй! Ты куда?
– Картошку солью. Наверное, уже сварилась.
И все у нее так ладно, так красиво выходит… Минуту спустя на столе паруют желтоватые клубни. В одной тарелке выложена квашеная капуста с грибами. В другой – строганина.
– Это рыба. Муксун. То что надо для пополнения сил.
Едят, чтобы меньше посуды мыть, из одной тарелки.
– Настоящий пир.
И правда, ведь давно он не ел с таким аппетитом. Накинувшись на еду, Глухов далеко не сразу замечает, что Имана ему лучшие кусочки подсовывает. В душе что-то обрывается, причиняя мучительную сладкую боль. Герман накрывает женскую ладонь и, поймав взгляд Иманы, качает головой из стороны в сторону. Девушка опускает глаза. Ее щеки розовеют. Глухов накалывает на свою вилку самый жирный кусок и подносит к ее губам. Стол такой маленький, что для этого даже руку не приходится вытягивать полностью. Имана послушно приоткрывает рот и как кошка смахивает угощение розовым языком.
– Все будет хорошо. Думаю, завтра за нами кого-нибудь пришлют, – обещает Глухов. Смотреть на нее, такую измученную, ему физически больно. Впрочем, ни усталость Иманы, ни его собственная, не мешают ее хотеть.
– Нет.
– Нет?
– Не-а. Завтра метель будет.
– Опять метель? – вздыхает Глухов, ни на грамм не сомневаясь в ее словах.
– Угу. Так что стадо, скорей всего, будет на нас.
– Думаешь, Виктор Палыч не рискнет ехать?
– Не знаю. Ты все? Я помою…
– Сиди! Я сам.
Тут Имана не спорит. И когда он берет ведро, чтобы натаскать и растопить снег, только молча наблюдает за его действиями. На печи вода вскипает быстро. Пока Имана, пошатываясь от усталости, моет тарелки, Глухов натаскивает еще снега в таз. Находит мыло.
– Не хочешь освежиться?
Имана кивает. Тянется к молнии на своей куртке, но вдруг останавливается. Глухов, завороженно на нее пялящийся все это время, неловко отворачивается. Ну, да… Чего это он? Все для себя, наконец, осознав, он почему-то решил, что и она все поняла тоже. Но ведь это не так. С ее стороны он вообще вариант сомнительный. Начиная с их огромной разницы в возрасте, заканчивая тем, что он вроде как несвободен. И тут, наверное, придется как-то ей объяснить, что лично для него там уже все понятно, и ничего не будет. А уж потом только что-то ей предлагать. То есть все предлагать… Все на свете.
За спиной слышится тихий всплеск. На противоположной стене разыгрывается театр теней. Она просто моется. Осторожно, чтобы не налить на пол, поливает себя из ковша и скользит намыленными руками по телу, в подмышках и между ног. Но это самое завораживающее, самое эротичное зрелище из всех, что он когда-либо видел.
На все про все у нее уходит всего пара минут. Имана быстро обтирается полотенцем и, за неимением другой, одевается в ту же одежду, что на ней была до помывки.
– Я все, – бормочет, устроившись под толстым одеялом.
