Что, если? (СИ) - Резник Юлия

Имана наблюдает за всем, как в слоу-мо. Она даже видит маленькие капельки пота, выступившие на висках у пожилого и явно опытного пилота. Как адреналиновый выброс топорщит короткие волоски у него на затылке. Как Глухов вцепляется пальцами в кресло. Как плотно сжимаются его губы. И каким становится взгляд… Сумасшедшим каким-то и решительным. Словно он до последнего отказывается сдаваться. И всем своим видом демонстрирует это судьбе.

Ей, конечно, страшно. Имана всего лишь человек, и инстинкты у нее вполне человеческие. А еще ей немного жаль, что он ей не отец. Зачем она это узнала именно сейчас? Имана уверена, будь иначе, смириться со смертью было бы легче. Не то что теперь…

Нет, ну ведь интересно, как так ошибся дед! И ошибся ли? Зачем он привел их друг к другу? Была ли у этого вообще цель? Или старик просто сдал под конец жизни? И потерял нюх?

А еще вспоминается. Детство…

Пилот теряет управление. Вертолет швыряет из стороны в сторону.

– Деда-деда! Я сейчас упаду.

– Нет, Имана. Нет, мой снежок. Давай, ты должна почувствовать равновесие.

Бревно под маленькими ножками теплое и шершавое. А ее чувства обострены тем, что на глазах повязка. Имана расставляет тонкие как прутики ручки и делает первый неуверенный шаг. Бревно раскачивается на цепях. До земли чуть меньше метра, но ей это расстояние кажется пропастью…

– Я упаду.

– Нет, ты сможешь. Ничего не бойся. Чувствуй.

– Мы сейчас упадем, – Имана не замечает, что шепчет это в реальности. Вертолет крутит все сильней. Кажется, с этим уже не справиться. Потому что до земли… Больше метра, конечно, но все равно недостаточно.

– Все будет хорошо! – последнее, что Имана слышит, это убежденный голос Глухова. А потом – бах! И чернота.

Глава 15

Вертолет все же садится. Очень жестко, да. Заваливается на бок и со страшным скрежетом прокатывается еще несколько метров по снегу, прежде чем остановиться. В разбившееся окно летят комья мокрого спрессованного снега и мшистые куски земли. Это отрезвляет, будто холодный душ. Герман отчаянно хватает ртом воздух. А когда машина замирает, быстро отстегивается и первым делом касается дрожащими пальцами вены на шее своей телохранительницы. Ее лицо все в крови, но пульс долбит отчетливо и ритмично.

– Имана! Эй! Девочка. Давай, возвращайся, слышишь? – умоляет он, не очень-то рассчитывая, что она придет в себя так скоро. Но эта девчонка и тут умудряется его удивить, послушно разлепляя веки. Ее ресницы трогательно дрожат. Взгляд расфокусированный и нездешний.

– Мы упали, – шепчет она.

– Да. Господи, мы упали.

Германа с головой накрывает волной совершенно незнакомого ему облегчения. Его тело обмякает. Становится непослушным. А легкие вообще отказывают, к чертям. И застрявший в них воздух, раскаляясь, разбухает в груди так, что ребра, кажется, вот-вот лопнут. Так больно, что это едва можно вынести.

– Ты как? Можешь пошевелиться? Ноги целы? А руки?

Глухов проводит по предплечьям девушки, ощупывает. В воздухе остро пахнет весной и ее кровью.

– Я в порядке.

– Тогда давай выбираться. Пока не рванул бак.

– Ага. А что с пилотом?

– Сейчас узнаем.

Чтобы выбраться, приходится попотеть. Дверь заклинило. Страшно тесно! Глухов спешит, опасаясь взрыва. Но даже теперь его движения выверены и просчитаны наперед – ни одного лишнего. Он экономит силы.

В происходящем есть как минимум один положительный момент. Посреди тундры красный Робинсон – как яркая капля крови. Значит, вертушка будет отлично заметна с воздуха. Что в значительной мере упростит их поиск. Если здесь нет связи, и придется прочесывать тундру вслепую.

– Имана! Эй! Вот так давай. Сначала ноги…

На пилота, свесившего голову на грудь, Глухов пытается не смотреть. Сейчас важнее Имана. Осознание того, что именно ей угрожает опасность, сеет в груди невозможный первобытный какой-то страх, который Герман пока даже не берется анализировать. Быстрых ответов тут не дождешься, а на более глубокий анализ у него тупо нет времени.

Из окна высовывается одна нога, другая… Потом мелькает маленький зад, и следом вся она соскальзывает на снег. С рюкзаком!

Глухов на короткий миг прикрывает глаза, поддаваясь накатившей на него слабости – вечной спутнице облегчения.

– Давай на безопасное расстояние, – командует резко, не без труда вернув себе самообладание. В разумности и адекватности Иманы Герман уверен на все сто. Так что он даже теряется, когда она, проявив баранье упрямство, отказывается ему подчиняться.

– Вдвоем мы быстрее его вытащим!

– Я сказал – на безопасное расстояние. Быстро, – рычит, скаля зубы.

– Вообще-то здесь я вас охраняю. Будете мешать – вырублю.

– У тебя кровь!

Они продолжают ругаться, даже когда в четыре руки вытаскивают пилота из кабины.

– Просто рассекла толстую вену на лбу, – пыхтит Имана. – Некритично.

– Некритично, блядь, – повторяет за ней Глухов зло. А сам, добравшись, наконец, до недвижимого мужика, щупает пульс. – Живой.

Вообще, конечно, в таких ситуациях шевелить человека не следует. Не зная, какие травмы тот получил, можно здорово навредить. Но не в случае, когда велика вероятность умереть от взрыва раньше.

– Надо придумать, куда его положить. На земле он окоченеет.

– У него нога перебита. Смотри…

– В вертолете должна быть аптечка. Там жгут. Если не наложить – истечет кровью.

– У меня есть все необходимое. Сейчас.

Имана ныряет в свой рюкзачок. Достает жгут, и… спальник! В котором Герман узнает самую передовую модель. Такие использует элитный спецназ. Хорошая штука. Она вообще не пропускает холод и почти ничего не весит. Но зачем девчонка таскает элитное снаряжение для выживания, отправляясь во вполне, казалось бы, безопасное путешествие? Затем, что кое-кто всегда на стреме? Что у нее за жизнь?

– Может, у тебя и палатка имеется? – недоверчиво бурчит Глухов.

– Имеется, – кивает, как ни в чем не бывало, Имана. – Но он умрет, если его не доставить в больницу. Нужно идти.

– Нас быстрее найдут, если мы будем оставаться на месте, – спорит Герман. В который раз проверяет свой телефон, но связи, естественно, как не было, так и нет.

Если их координаты удастся обнаружить, спасателям понадобится еще какое-то время, чтобы сюда добраться. Но Имана права. У пилота этого времени нет. Тут с ней не поспоришь. Их пререкания вообще выходят довольно бессмысленными. Особенно потому, что они, даже продолжая переругиваться для поддержания тонуса, без малейшего промедления делают все, что надо. Голые руки начинают ощутимо подмерзать. Весна весной, но тут все еще легкий минус.

– Уже сколько прошло? Часа полтора? Что-то никто нас не ищет.

– И? Твои предложения?

– Очень похоже, что мы отклонились от курса. Я узнаю эти места. Здесь неподалеку обычно пасет свое стадо один мой знакомый. У него должен быть снегоход. А там и до поселка каких-то шестьдесят-семьдесят километров. Мы можем обвязать его ноги веревкой и потащить за собой, как в упряжке.

Герман, сощурившись, обводит взглядом унылый, однообразный пейзаж. Что здесь можно узнать?! Снег искрится, бьет по глазам, вызывает слезы. И кажется, что на много километров вокруг все одно и то же. Впрочем, едва ли это проблема для местных жителей. Те эту картину совсем не так, как пришлые, видят. Те же оленеводы даже в молоке ориентируются так, будто у них в голову встроен компас. Потому, возможно, ему стоит прислушаться к Имане. Пока Глухов размышляет, как ему поступить, в воздухе что-то меняется. Первой настороженно замирает девушка. Выпрямляется, приложив ладонь козырьком ко лбу, и смотрит, смотрит…

– Это он!

– Кто?

– Виктор Палыч! Оленевод, о котором я вам говорила.

Славянскому имени удивляться здесь нечего. Приходя собирать дань на эти дикие земли, завоеватели навязывали местным свою культуру и веру. Так что Глухов ничуть не удивлен тем, что Виктором Палычем оказывается пожилой коренной житель.