Долорес Палья - Где ты, любовь моя?
Она пихнула Дими - мы с ним такие худые были, тоньше картофелин, - подтолкнула его локтем и начала медленно опускать свою тушу на пол у костра. Вытащила картофелину из огня и протянула ее Дими, похохатывая.
Мы до смерти перепугались. Она оказалась немкой, эта дамочка-монстр, к тому же абсолютно безумной. Мы перебрасывали картофелины с руки на руку, потому что они обжигали пальцы, но начали есть. Мы с Дими взглянуть друг на друга боялись. И все же голод возобладал над всеми остальными чувствами, даже над страхом. Мы съели картошку, по три штуки каждый, - это все, что там было. Она раскачивалась взад-вперед, следила за нами, квохтала и все время приговаривала «ешьте, ешьте», но по большей части издавала нечленораздельные звуки, в безумных глазах на чумазом лице горело удовольствие. Когда с картошкой было покончено, меня охватил страх. Я бросил взгляд на Дими и увидел, как он смотрит на эту женщину. Он боялся, нет, не просто боялся - он оцепенел от ужаса, завороженный нереальным зрелищем. «Как птичка перед атакующей змеей», - подумал я, и у меня родилась в голове шальная идея - змеи ведь любят музыку. И я начал петь, тихо, заунывно. А она качалась в такт песне, на лице - улыбка, почти прекрасная под слоем шарфов и грязи.
Я все пел и пел милые колыбельные песенки, целую вечность, казалось, пел. Мы с Дими не двигались с места, просто следили, как она раскачивалась взад-вперед, пока не заснула. У нас хватило ума собраться с силами и потихонечку, чтобы не разбудить ее, выбраться из подвала и из дома.
- Господи! - прошептал Жан. - И чем все это кончилось?
- Нас выловили и отправили в другой лагерь. В Австрию, - махнул рукой Милош.
- А Дими? Что с ним сталось?
- А, бедняга Дими. Боюсь, что он сейчас в тюрьме. Мы с ним до самого конца на стороне четников сражались. А потом меня отослали в госпиталь в Британской зоне, а Дими в сорок пятом отправился домой вместе с другими партизанами. В этом году он окончил университет, и вскоре его арестовали. Намного позже других.
- Со всех сторон засада, - пробурчал Жан.
- Не больше, чем у всех остальных, - пожал плечами Милош.
Жан сделал нам сандвичи с ветчиной. Было уже поздно, и кафе давно уже закрылось. Мы трое в полной задумчивости пили терпкое красное вино.
Милош откинулся на стуле и мечтательно поглядел на бутерброд.
- Мне бы хотелось стать свиноводом, заиметь ферму с поросятами. Тогда у меня всегда будет под рукой ветчина.
Мы с Жаном расхохотались.
Сумерки сыграли с моими глазами злую шутку. Прямо передо мной стоял «Отель дю Mиди», там, где его никогда даже и в помине не было, и в моем окне на третьем этаже хлопали на ветру занавески. Вот мольберт, вот картина, а вот и пушистое голубое одеяло, которое я купила, ибо если Милош был одержим голодом, то я - холодом. Я постоянно мерзла.
Других постояльцев в отеле можно было пересчитать по пальцам. Жан, который уже тогда не отличался крепким здоровьем, оставил только тех, кого нельзя было выгнать по закону, потому что, когда он купил это место, они уже жили здесь. Все они занимали комнаты на втором этаже. Эти люди улыбались нам, здоровались с нами, но особых дружеских чувств не проявляли. И не только к нам, но и к Жану тоже. Он бы давно всех разогнал, если бы мог, и жильцы понимали это. Они уходили, один за другим, а новых Жан не брал. Николь говорила, что он уже устал от отелей. Тех небольших сбережений, которые у них имелись, вполне хватало. Николь частенько была в отъезде, ухаживала за больной матерью, а Жан - Жан делал нетерпеливые жесты в сторону второго этажа. Нет у него времени на этих постояльцев! За исключением нас. Да и то он прекрасно понимал, что мы тут надолго не задержимся, что он не сможет помогать нам всю жизнь.
Теперь я вижу. Это голуби, а не чайки. Чаек я пока не встречала. Может, их вообще в Париже не осталось.
Глава 16
Что произошло тем летом? Да ничего. Прекрасное выдалось лето. Даже несмотря на то, что Милоша со мной не было. Никакой трагедии не случилось.
Шесть недель с Клодом в Италии и на юге Франции прошли неплохо. Свой двадцать первый день рождения я встретила в казино в Канне, с Клодом и его родителями, которые повели нас на обед в Изе - с видом на море. Мы ездили автостопом в Портофино, во Флоренцию, в Рим. Мы видели папу римского, купались в Остии, добрались до Неаполя, а потом до Капри и Искии. Во Флоренции у нас была комната с прелестным видом - или, точнее, две комнаты с двумя прелестными видами. Мы бродили по Чинечитта, полной прекрасных девушек и мускулистых парней без рубашек, готовых сыграть Геркулеса или рабов. Очень жаль, что добраться до Венеции у нас денег не хватило, но мы съели по флорентийской отбивной и отправились поездом в Ниццу.
Теплые августовские дни возвещали о том, что лето подходит к концу, и с их приходом меня начали терзать смутные сомнения. По ночам, когда я думала о предстоящей встрече с Милошем, меня охватывал трепет, как перед выходом на сцену. Любовь наша была такой юной, такой робкой, несмотря на всю нашу напускную уверенность в себе, при всей нашей уверенности; она несла с собой застенчивость молодости, ранимость юных тел, нерешительность расставаний и встреч. У нас не было ничего, кроме того, чем Бог наградил нас при рождении.
Я вернулась в Париж за несколько дней до его приезда. Остановилась я на рю де Драгон, к каналам даже близко не подходила. Скакала из кафе в кафе, одна или со знакомыми, и посещала бесконечные киносеансы.
В Канне, на вокзале, Клод купил «Приглашенную» Симоны Бовуар, чтобы помочь мне скоротать время в поезде. Книга произвела на меня неизгладимое впечатление. Неизвестно почему, но я впала в настоящую депрессию от того, как покорно молодая женщина сносила все удары судьбы, беды и смерть. Я поглощала книгу урывками, разъяренно отбрасывала ее прочь, а через час снова принималась за чтение. Как она могла покориться? Почему не боролась? С самого начала сдалась! В душе моей полыхало бунтарское пламя. Книга преследовала меня до самого приезда Милоша, ставила передо мной неразрешимые вопросы, которые взволновали все мое естество, поскольку я еще не до конца осознавала их глубинный смысл, и волновали они меня гораздо больше, чем детская дрожь в коленях, с которой я ожидала его возвращения.
Если я сижу здесь, на этой холодной террасе, пятнадцать лет спустя и смотрю сквозь себя на того мальчика, который бродил со мной по набережным каналов, мальчика, который взял меня за руку и перевел из мира детства в мир взрослых, в мир несправедливости и абсурда, в мир покорности судьбе, если я пришла сюда в поисках Милоша, то я пришла сюда и в поисках себя самой. Наконец-то я посмотрела правде в лицо. Того мальчика больше не существует, а образ, который я так долго и трепетно лелеяла в своей душе, растворился, превратился в призрак.
