Долорес Палья - Где ты, любовь моя?
Глава 14
В Париже становилось все теплее. Теперь Милош почти каждый вечер был свободен, и мы проводили вместе больше времени, чем раньше, до Пасхи.
Меня пригласили на выставку Пикассо в Дом Французской Мысли. Мы вместе ходили по музеям, стояли в очереди в «Урсулинки», посещали выступления Сартра в Сорбонне, Камю и Гэри Дэвиса. Слушали джаз в погребках у Сены, танцевали на Монмартре вместе с американскими туристами. Обедали на Университетском острове, устраивали пикники в Булонском лесу. Мы открыли для себя не слишком известные парки Парижа, такие как парк Монсури и Бют-Шомон. Пили бесконечное пиво во «Флер», «Селект», «Дом», «Куполь», ели бутерброды на набережных Сены. Забирались на Эйфелеву башню. А почему бы и нет? Приветствовали отмену нормирования продуктов той весной, слушали лекции Мерло-Понти и Джона Стейнбека, ходили на репетиции в «Комеди Франсез», где Луи Жуве наводил критику. Мы читали, слушали, болтали и мечтали.
Недели текли за неделями, время лилось незаметно, и ничто, кроме последнего поезда метро, над нами не тяготело. Ни времени, ни границ, ни груза ответственности.
Близилось лето. Мы снова отправимся в Канн конечно же. Сможем проехаться автостопом по Италии и даже до Сицилии добраться. Мы с Клодом как раз обсуждали маршруты, города и острова.
- У меня на лето работа есть, - покачал головой Милош.
- Работа? - уставились мы на него.
- Да, - рассмеялся он, - работа.
Это очень задело меня. Он мне ничего про работу не говорил.
- Что будешь делать? - спросила я.
- Канавы копать или что-нибудь в этом духе. Одним словом, физический труд в Германии.
Он рассмеялся, увидев мое удивление, и обнял меня за плечи.
- Только на шесть недель, - успокоил он меня, словно маленького ребенка.
Когда мы остались одни, Милош пояснил:
- Так я смогу купить себе зимнее пальто и ботинки, и еще на несколько месяцев останется. На следующей неделе мой кузен Алексис приедет в Париж, он все и устроит. У него есть связи с несколькими конторами, организующими работу студентов в Германии. В прошлом году мы сто тысяч франков заработали в трудовом лагере. Глупо было бы не поехать снова.
Я понимала, что он прав, но не могла скрыть разочарования.
- И еще я три белые рубашки куплю, - рассмеялся он.
- По одной на каждый прием пищи?
Длинное, такое заманчивое, долгожданное лето…
- А что мне делать? - спросила я.
- Это же всего шесть недель, и ты поедешь с Клодом в Канн, загоришь, будешь рисовать на открытом воздухе, а может, поучишься готовить в закрытом помещении.
- Ты один поедешь или с Алексисом?
- Надеюсь, что с ним. Но если не с ним, то уж точно с Сержем - это парень из нашей семинарии. Кстати, - добавил он, странно улыбнувшись, - Серж тебя видел. И считает тебя красавицей.
- Но я ведь никогда с Алексисом не встречалась? - спросила я, взглянув на Милоша. В глубине души я знала, что Милош намеренно не рассказывал Алексису обо мне. Не знаю почему, но я с самого начала почувствовала - с Алексисом надо считаться.
- Ну, он проводил исследования в Гейдельберге. У него превосходная стипендия. Пишет диссертацию по Кьеркегору, но с христианской точки зрения.
- Это ни о чем не говорит, - прервала я его.
Он засмеялся:
- Между прочим, он прекрасный парень. Ты познакомишься с ним. Через некоторое время.
Было совершенно очевидно, что от Алексиса меня скрывали столь же тщательно, как и от людей из семинарии. И по той же причине.
- Через некоторое время? - Я поняла, что Серж - совсем другой. Вот с кем бы мне хотелось познакомиться.
- Чего ты улыбаешься? - спросил он.
- Ничего. А я улыбаюсь? Смотри! Чайки! - Прямо под нашим окном над шлюзами летали чайки.
Сколько же стоил билет в метро в сорок восьмом году? Почему я никак не могу вспомнить?
На террасе пригревало весеннее солнышко. Я ела бутерброд и смотрела на проплывающие мимо баржи. Чайки. Это чайки? Или голуби? Никак не могу разглядеть.
Глава 15
Четырнадцатое июля9, 1949 год. Душно и жарко. Мы шли пешком до самой Бастилии. На Милоше футболка и рабочие брюки - влияние Америки. Мне было смешно, потому что он сильно смахивал на ковбоя. Он не должен быть худым, все его тело кричало об этом. «Товарищ Ковбойский», - назвала я его, и день начался и закончился смехом.
Бастилия, огромные сердитые плакаты, взывающие к миру и дружбе, - покончим с тем, начнем это, - совершенно неуместные шотландцы в юбках и с волынками, - мне так хотелось, чтобы они сыграли на волынке Интернационал! Мы опустили в коробку монетки, и нас с ног до головы увешали бантами и лентами. «Мир» - такое замечательное слово в солнечный день. Мы шли и шли по городу - никакого метро, никаких автобусов; мы ходили пешком, чтобы ничего не пропустить в этот день. Революции празднуются пешими.
Потом мы ели сыр в парке Лувуа, здороваясь с немыслимым памятником четырем рекам Франции. Кто-то предусмотрительно снабдил Луару маленьким французским флагом. Мы танцевали на улицах острова Сен-Луи, на этих крохотных улочках, всем своим существом проникшись духом четырнадцатого июля. Вдыхали, ощущали, любили Париж, чувствовали, как Париж поднимается по горлу и превращается в слезы на глазах; прижимаясь друг к другу в толпе, танцующей на освещенных фонарями улицах, держали друг друга за руки, целовали друг друга в улыбчивые губы допоздна, до теплой, наполненной музыкой ночи.
Много лет спустя кто-то спросил меня, принимала ли я участие в политических демонстрациях на День взятия Бастилии, и я рассмеялась, рассмеялась потому, что помню только пиво, которое лилось рекой, красное вино, хохочущего Милоша, запрокидывающего голову в танце под французский аккордеон на площади Маре, Милоша, заснувшего в моих объятиях у канала де Люрк, под глазами - круги, густые черные волосы разметались по подушке. Так спят мои дети.
Его поезд ушел с Восточного вокзала шестнадцатого июля в два часа дня. Я согласилась с его решением поработать летом. Что толку противиться? Милош - очень упрямый мальчик.
Мы стояли на огромной станции и смущенно переминались с ноги на ногу. Сказать было нечего. В 1949 году Восточный вокзал казался немного зловещим, словно вобрал в себя дух разрушения, царивший в Восточной Франции и немецких городах, через которые проходил этот поезд. Шестнадцатого июля воздух был сырым и холодным. Все утро шел дождь.
- Ты сможешь купить себе новый плащ. - Я провела пальцами по его обтрепавшимся рукавам, как он сам частенько делал.
- Ты же будешь писать мне, Карола? Я напишу тебе в Канн, и, если ты решишь проехаться по Италии, мама Клода передаст тебе мои письма. Но ты ведь будешь писать, правда? - опять спросил он.
