Двойная тайна от мужа сестры - Яна Невинная
— Пацаны, а у вас когда днюха?
— Пятого марта, — фыркает заводила, а затем смотрит на меня с прищуром. — А че надо?
Ухмыляюсь, не показывая детям своего волнения, а сам в уме судорожно подсчитываю даты. Так, вспоминай, Давид, какого числа она сообщила тебе о беременности?
В конце июня? Черт! Нужно поднять в почте данные перелетов. В тот день я как раз вылетел домой, чтобы… Стискиваю челюсти, дыхание от злости перехватывает. Какая ирония. В один день отправил одну сестру на аборт, а другую… а на другой принял решение жениться.
Смотрю на себя в зеркало, наблюдая там усталую физиономию и горестные складки у рта. Не ошибся ли ты с выбором сестры, Давид? Бью ладонью по рулю. Черт! Нет, Дава, правильно всё. Предательнице нет и не было места в моей жизни…
Она вдоволь посмеялась над тобой, идиот, использовала, окрутила, потом выбросила из жизни, заодно кинув на бабло, вышла замуж за своего самодовольного мажора, так еще и посмеялась, назвав детей именно так! Ева, как ты муженьку объясняла, почему детям имена дала те, которые с любовником придумывала, лежа на песке и любуясь звездами?! Вот дрянь, пропасть твоего предательства, Ева, ширится и ширится! Ты вовек мне за свои деяния не ответишь! Жизни не хватит!
— Ну? — подает сзади голос малышня.
— Что? — беру себя в руки, понимая, что показывать им агрессию и гнев нельзя.
— Ты кормить нас собираешься? — вздергивает знакомым жестом бровь Том.
Горло сжимает спазмом, резко поворачиваю голову к зеркалу и вожу так же бровью. Вот черт! Родинки, бровь, чернявенькие… Вроде и даты совпадают. Беру в руку телефон, захожу на почту, надеясь, что все записи сохранены. Останавливаюсь, красный на светофоре.
Ну же, ну же, листаю дрожащей рукой письма. Вот оно! Как же долго загружается! И тут сзади громко и пронзительно звучит гудок. Телефон выскальзывает из рук. Чертыхаюсь, сдерживая маты, тянусь за трубкой. Беру, смотрю на экран. Сердце бешено колотится. Конец июня, я был прав… Два… Три… Девять?
Осознание собственного отцовства не укладывается у меня в голове, но сомнений быть не может. Сзади снова нетерпеливо сигналят. Быстро жму на педаль газа, отъезжаю влево и останавливаюсь у обочины.
— Потерпите немного, — бросаю близнецам, а сам набираю обманом добытый номер.
Гудки кажутся вечностью, но я так зол, что уже нетерпеливо барабаню пальцами по рулю.
— Слушаю, — мелодичный голос Евы.
— Стариковская, пять, — жестко говорю ей, со злостью сжимая трубку и чуть ли не стирая в крошку аппарат.
— Что? — даже по тону слышу, как она непонимающе хмурится.
Выхожу из салона, хлопаю дверцей.
— Не строй из себя дурочку, Ева. Это мой офис, быстро бросаешь все свои дела и едешь туда! — рявкаю, уже не сдерживаясь, вряд ли дети слышат.
— С какой стати? — спрашивает сдавленным голосом, чем-то шурша на заднем фоне.
— Заткнись! — злюсь, ярость разрывает грудину. — Том и Гектор со мной. Выяснилась одна незначительная, но очень важная новость, ты ничего не хочешь мне объяснить, дорогая?
Цежу слова сквозь зубы, не оставляя сомнений, в каком я настроении.
— Скоро буду, — бросает она и кладет трубку.
Тру переносицу, стараюсь привести эмоции в порядок. И только потом сажусь в тачку снова.
— Так, дети, — вздыхаю, пытаясь казаться спокойным, оборачиваюсь к ним. — Сейчас поедем ко мне на работу, моя секретарша, тетя Лена, накормит вас обедом, а мы с вашей мамой поговорим, хорошо?
Те поджимают губы, смотрят исподлобья, ничего не говорят. В общем, молчание, которое я решаю принять за согласие. До офиса доезжаем в кратчайшие сроки и в тишине.
— Добрый день, Давид Эльдарович! — здороваются сотрудники, а затем оборачиваются мне вслед с изумлением.
Да уж, не каждый день можно увидеть директора в сопровождении детей.
— О! — восклицает один из них, сзади не разобрать кто. — Повеселимся?
Второй близнец выставляет ладонь, а первый хлопает по ней. Ухмыляюсь, с тоской думая, что мне в детстве приходилось играть одному. Хорошо, наверное, иметь брата.
— Доброе ут… — начинает было здороваться секретарь, но я пресекаю, сразу же спихивая на ее попечение детей.
— Недоброе, Лена, недоброе, вот твои дела на весь день, справишься? — подталкиваю близнецов к ней, хотя те пятками упираются в пол.
Женщина растерянно открывает-закрывает рот, вопросительно переводя взгляд с мальчишек на меня.
— Да-да, конечно, — наконец, дает согласие.
Я же облегченно выдыхаю, расслабляя галстук.
— Благодарю, — иду в сторону своего кабинета, затем говорю: — Когда придет моя свояченица Ева Стоцкая, сразу же ее ко мне в кабинет! Распорядись, чтобы внизу безоговорочно ее пропустили. Не забудь!
— Хорошо, Давид Эльдарович.
Захлопываю за собой дверь, не слыша ее слов. Выдыхаю и сажусь на свое кресло. Настроение совершенно нерабочее. Всё время поглядываю на часы, сижу как на иголках, распаляя свою злость в огонь гнева. И когда раздается стук в дверь, я уже на пределе. Вот он, момент ИКС!
Ева появляется на пороге с каменным выражением лица, но в глазах я отчетливо читаю страх. Она делает шаг вперед, закрывает за собой дверь. И не потому, что кто-то может услышать, а скорее из желания чем-то занять руки.
— Явилась, — язвлю, резко встаю с кресла и огибаю стол.
И когда она оборачивается, то отшатывается, не ожидая увидеть меня прямо перед собой.
— Ты звал, — хрипит, затем прокашливается, обхватывает ладонью шею.
И поза у нее такая беззащитная, что заставляет мою выдержку расплавляться, течь, пока я не встряхиваю голову. Стоп, Давид, держи себя в руках. Хватаю ее за локоть и притискиваю ближе.
— Ты обманула меня, Ева, — цежу, со свистом выдыхая воздух сквозь зубы. — Сказала, что сделала аборт, а сама…
Многозначительно и угрожающе нависаю над девчонкой, подавляя ее своей фактурой. И это действует, но не так, как я того хотел. Вместо испуга она лишь гордо вздергивает подбородок и упрямо поджимает губы.
— Не твое дело, Давид, — злится, но не отрицает, уже хорошо, прогресс. — Ты оплатил аборт и получил то, что хотел.
Стискиваю кулаки, злясь от ее намека на товарно-денежные отношения. Уж кто бы говорил. Лицемерка чертова.
— Это мои дети, Ева, а ты посмела всучить им чужого мужика! — встряхиваю ее за плечи, практически рычу.
— Олег — хороший отец, — сама своим словам не верит, вон как голос ломается. — Во всяком случае, лучше, чем ты.
И слова ее больно бьют по моему самолюбию, разрывая терпение в клочья.
— Ты этого не знаешь, Ева, — говорю ей с яростью в лицо, а
