Еще одна чашка кофе (СИ) - Лунина Алиса

Глубоко за полночь, дойдя до финального слоя, Теона уже сильно устала. Кроме всего прочего, она теперь сомневалась — а стоило ли вообще трогать эти стены, ставшие весьма своеобразным историческим документом? Может, надо было оставить все как есть? Как бы там ни было, теперь уже было поздно — ей оставалось только довести начатое до конца.

Под старыми газетами обнажилась потрескавшаяся во многих местах штукатурка. Когда девушка стала отдирать газеты, штукатурка посыпалась. Увидев в центре кирпичной стены грубую поверхность доски, Теона удивилась, ведь стена казалась несокрушимо каменной. Она постучала по доске — звук был глухим, так, словно бы под доской была некая полость. Теона сорвала оставшиеся газеты, увидела, что проем в стене прикрыт грубо обтесанной доской, и завела отвертку в щель. Доска легко отскочила, и в стене возник проем.

Девушка заглянула внутрь, в эту открывшуюся темноту, и даже не то что увидела, а почувствовала, что там что-то есть. У нее вдруг застучало сердце, как бывает, когда ты стоишь на пороге важных перемен. Этот люк в стене был подобен кроличьей норе, поглотившей героиню одной известной детской сказки, или порталу в неизвестное. Оставалось только открыть тайник с его тайной, но Теона замерла… И страшно, и волнительно — кто знает, что она там найдет?! Рука сама потянулась к телефону.

— Лешка, приезжай!

Леша ворвался в квартиру — взъерошенный, взволнованный.

— Ну что там у тебя?!

Теона махнула рукой в сторону углубления.

Леша уставился на черную дыру в стене и ахнул:

— Слушай, а ведь там может быть такое! Знаешь, что обычно находят люди в старых петербургских квартирах?

— Ну? — Теона вздохнула, не надеясь услышать что-то хорошее.

— Да все что угодно! — Леша округлил глаза. — От царских червонцев до мумифицированных скелетов!

— Чьих? — уточнила Теона.

— В лучшем случае — кошачьих, — отрезал Леша.

Чьи скелеты находят в худшем случае, Теона даже спрашивать побоялась.

Леша переминался с ноги на ногу и бросал в сторону проема вопрошающие взгляды.

— А может, все-таки червонцы? — предположил он через пару минут мучительных размышлений. — Или вообще кубышка с золотом и всякие бриллианты? Тогда мы кубышку сдадим государству, а государство отдаст нам положенные проценты?! Лично я тогда на свои открою еще одну кофейню и…

— Белкин, давай уже посмотрим, что там! — не выдержала Теона.

Леша заткнулся и тоскливо посмотрел на приоткрытый люк в стене. Это пространство и манило, и пугало, и затягивало.

— А может, не надо ничего трогать? — предложил Леша. — Оставим все как есть, заделаем эту дыру, закрасим и забудем? Потому что насчет царских червонцев я не уверен! Скорее, найдем там какую-нибудь дохлятину, с которой потом проблем не оберешься.

Теона задумалась — в Лешиных словах был определенный смысл, но женская интуиция подсказывала ей, что этот тайник, возможно, не случайно столько лет оставался ненайденным и открылся только сейчас и именно ей.

— Ну тогда я сама посмотрю! Зря я тебя позвала!

После этого Леша решительно отодвинул ее в сторону, затем подцепил и снял доску. Там, внутри, было темно и пахло сыростью.

—А ну-ка, посвети мне фонариком! — попросил Леша.

Данила всегда считал себя рациональным, прагматичным человеком — в его жизни не было места эмоциям, импульсам, порывам. Тем удивительнее для него самого оказалась собственная реакция на сообщение Леши и свое молниеносное решение ехать в Петербург, чтобы встретиться с незнакомкой. Его планы на одинокий прекрасный вечер с бутылкой вина и красивым закатом, а главное, на весь оставшийся отпуск, который он хотел провести здесь, в тишине и уединении, странным образом в одночасье изменились; он готов был все бросить и рвануть в Петербург, чтобы поговорить с девушкой, которую он даже не знает. И это, конечно, само по себе было чем-то совершенно иррациональным и не свойственным ни его характеру, ни представлению о жизни. Однако же вопреки своей обычной рассудительности, после разговора с приятелем, он пошел собирать вещи, чтобы рано утром выехать в Петербург.

Данила ждал ее неподалеку от кофейни, заняв удобную точку обзора, такую, чтобы незнакомка не могла проскользнуть мимо него.

Вечер уже опустился на город, «Экипаж» закрывался. В окно было видно, как бариста Никита готовит зал к закрытию. Последние посетители вышли на улицу; вышла и странная рыжеволосая девушка. Она прошла мимо, не заметив его, и напоследок — он был в этом уверен! — снова взглянула на его дом. Данила отделился от стены и пошел за ней.

— Добрый вечер! — сказал он, нагнав девушку.

Она не только ему не ответила, но даже не замедлила шаг.

Он не отступил — пошел вровень с ней.

— Девушка, хотите, я вас сфотографирую? — выпалил Данила, проверяя версию о том, что незнакомка преследует его как модного фотографа ради фотосессии.

Она остановилась и взглянула на него — огромные серые глаза, в которых застыло странное презрение и что-то еще, что было сложно определить. В ее глазах, при всей общей внешней бесстрастности девушки, словно мелькали грозовые всполохи.

Если бы его сейчас спросили, красива она или нет, он бы затруднился с ответом. У нее была своеобразная внешность — очень бледное, без кровинки лицо, короткостриженые — под мальчика — рыжие волосы. Вероятно, такую женщину не заметишь в толпе и такие черты лица не вспомнишь, даже если постараешься. Но Данила смотрел на нее наметанным взглядом фотографа-художника, умевшего видеть незримое, и видел, что в этом лице, лишенном индивидуальности и яркости (вероятно, по воле самой девушки), тем не менее проглядывает нечто особенное.

Услышав его вопрос, она даже не ответила, а сделала ему пренебрежительный жест: как собаке, махнула рукой — оставь меня в покое!

Он, конечно, сразу понял, что версия с фотосессией — полная ерунда, и растерялся. Она явно была не намерена разговаривать с ним, так что же ему ей сказать?

— Мы встречались прежде? — он снова нагнал ее.

Она выразительно покачала головой — нет!

«Немая она, что ли?» — с досадой подумал Данила.

И что теперь — принять на веру, что она действительно его не знает, что ему показалось, будто ее интересуют его окна, оставить ее в покое, навсегда задернуть шторы на окне и забыть об этой истории? Однако он был убежден, что она что-то скрывает — возможно, делает вид, что не знает его, придуривается, будто не понимает сейчас, почему он к ней обратился, притворяется дурой, немой или… Или ее странному поведению есть другое объяснение.

Она уходила — ускользала в подступающую ночь.

Данила вздохнул — он сегодня проделал путь в сотни километров, чтобы позволить ей водить его за нос?!

— Почему вы смотрите в мои окна? — крикнул он ей вслед.

Она вдруг резко остановилась и повернулась к нему.

— Вы о чем?

О, значит, все-таки не немая!

— Вы приходите и смотрите на мои окна, — он махнул рукой в сторону своего окна, — вот я и хотел узнать, что вам от меня нужно?

Она смотрела на него — взгляд испытующий, оценивающий.

И вдруг в ее лице что-то промелькнуло, и она улыбнулась. Впрочем, улыбка вышла измученная, кривоватая — сорвалась и тут же погасла.

Ничто не ослабляет нас так, как привязанности. У человека, чья жизнь подчинена одной цели и чья жизнь, собственно, ему не принадлежит, нет права на привязанности. Но вот ты видишь перед собой маленькое, полностью зависящее от тебя существо, которое смотрит на тебя с надеждой, упреком, отчаянием, и понимаешь, что ты сломалась — разрешила себе эту привязанность, и приручила этого ребенка к себе. И это было твоей ошибкой.

Уже полчаса Лина пыталась уговорить Лёню поесть, но он, узнав о том, что сегодня вечером она не задержится после дежурства, не останется с ним в больнице, расстроился и упрямо отказывался от ужина.

— Послушай, Лёня, сегодня вечером я не смогу остаться с тобой! — решительно сказала Лина, устав от этой мучительной сцены.