Чашка кофе для героя - Мария Рашова

Мария Рашова

Чашка кофе для героя

Не было ничего в моем виде скучающего туриста, стоящего на прибрежной косе, там, где встречается мокрый соленый песок и голубая невинная волна, странного. Ветер трепал мои светлые кудрявые волосы, не познавшие этим летом барбера так, как ему вздумается. Я кутался в плащ. Хотя было жарко. Чуть поодаль валялись вразнобой белые и дебелые тела приехавших утром. «Через час они полностью сгорят,– вяло подумал я, – «будут жаловаться на температуру за ужином, красные как раки. В панике искать сметану и «пантенол» по магазинам. Скукотища». Я еще больше закутался в свой бежевый тренч и надвинул на нос очки – черные как сама ночь, чернее некуда. Очки не просматривались, даже если бы какой-нибудь недоносок вплотную приставил ко мне свое потное прыщавое лицо, плюясь в меня своей злобой, он бы не смог увидеть зрачки моих глаз. Недоносков вокруг меня было много, но никто из них не осмеливался подойти так близко, и, главное, быстро, чтобы хотя бы на одну наносекунду попытаться заглянуть в черные стекла моих очков, прежде их разотрет в космическую пыль. Таких дураков не было: они все отчаянно хотели жить. Я усмехнулся. Закат опять будет кровавым, нужно успеть подготовиться. Я еще раз вдохнул морской воздух. Говорят, успокаивает нервную систему. Море подобострастно хотело облизать мои ступни, но я отступил: итальянская выделка моих туфель не снесла бы подобной фривольности. Солнце нещадно палило, но я не замечал этого. Нас давно уже научили терпеть холод, голод и жару, да так, что мы почти перестали замечать все эти неудобства. Я провел рукой по волосам, пытаясь перестроиться на деловой лад. Предстояло еще столько дел, столько дел, а я слышал шум волн внутри. Не самый хороший знак для делового человека, коим я являлся. Я довольно быстро вышел на шумную ярмарочную набережную курортного городка. Торговали всем, лезли, толкались, кричали, рекламно зазывая в кафе прямо над ухом, но я не замечал. Еще больше кутаясь в тренч, упрямо шел вперед. Набережная шумела, но не могла перекрыть шум волн. Она не могла перекрыть шум волн внутри меня. В крайнем сосредоточении и легкой досаде я завернул в одну из совсем маленьких кафешек вдоль по улице. Кафешка не была «той самой», но мне уже было все равно: шум волн внутри начал доставать меня. Хотелось залиться кофе по самые мочки ушей, взбодриться и наконец, начать уже соображать. Дзинькнула микроволновка. «Сгорели», – с удовлетворением подумал я про загорающих на пляже. «Кушать подано»,– сказал ласковый голос, и я почувствовал запах клубничных духов. Молодая веснушчатая официантка улыбнулась мне, подавая мне кофе на подносе. «Постаралась на славу, душевно»,– подумал я и расплылся в улыбке. В этот момент в кафе громко включили самую отвратительнейшую попсовую музыку, которая уже набила оскомину за это время. «Отдых не задался», – резюмируя, вздохнул я, помешивая ложечкой в моей маленькой чашке американо, черный как ночь, черный как мои мысли. «Успеть бы до заката»,– опять подумал я, – «до кроваво- красного заката». Я ничего не успевал в этой жизни. Время был мой враг, мой бич, моя бесконечная история борьбы с кратковременными успехами и длительными поражениями и провалами. Я знал это. Я не носил часов. Ни одни часы не задерживались на мне надолго. Я попадал в межвре́менье – они ломались. Время вокруг меня застывало – они терялись. Все внезапно ускорялось – они рассыпались в прах. Короче, часы были не для меня. Или я не для них. Это, в общем-то, было пока не очень понятно. Одним словом, мы с часами не подходили друг другу. Я уныло ковырял своей ложкой в американо, пытаясь растворить сахар. Да что там, сахар давным-давно растворился – я просто пытался убить свое время. Как всегда, зная, что у меня куча дел, я предварительно застывал от ужаса, замораживая сам себя и пространство вокруг, отчаянно думая что я не справлюсь, что я точно-точно не справлюсь, что все зря, что ни времени, ни моих сил не хватит ни на что, что я лузер, последний лузер на этой планете, которому по ошибке на голову надели корону (несли на вытянутых руках царю и обронили, уронили мне прямо на голову, а она раз – и приросла к моей голове, и теперь только так я и хожу, только так), и дали в руки огромный, неподъемный груз. Сказали: «Неси! Ты же король. Ты справишься». «Легко»,– ответил я и внутренне застыл от ужаса. Этот неподъемный груз ответственности не под силу ни царю, ни королю. Он под силу только пастушку, самому бедному, несчастному и оттого бесстрашному. Я всю жизнь был этим пастушком среди королей. Я видел как исчезали эпохи, сменялись царства, рушились государства, стирались с лица земли монархии, королевства, престолы, короны и несметные богатства превращались в пыль, дворцы – в труху. Ничего не значили. Я был тем самым нищим бедным несчастным пастушком, который каждый раз оставался жив. Мою корону видели только посвященные, а значит, почти никто. И я про нее частенько забывал, только лишь, чудом оставшись в живых после очередной кровопролитной битвы, она тихонечко напоминала о себе гордым золотым горением. Я старался не привлекать к себе внимания. Я еще сильнее запахнулся в тренч – работали кондиционеры как шальные, как будто они могли погасить огонь, который, как я ощущал, уже начал разгораться перед началом битвы. «Как же я устал»,– подумал я, легко качая ногой под столом. Нога стукалась о ножку стола, ложечка легонечко позвякивала в чашке недопитого американо. Лень? Или страх? Я надеялся, что это было ни то ни другое: я просто застыл перед прыжком в бесконечное море моих обязанностей и дел, перед подготовкой к битве. Я застыл и хотел оставаться в этой точке вечно. Я поправил рукой свои кудрявые светлые волосы а –ля Есенин. Матушкины гены, ничего не скажешь. Отец у меня черный как ночь. Я еще раз обхватил чашку американо своими длинными пальцами с большими костяшками: внутренний огонь начал разгораться не по-детски, скоро его будет не потушить. Допил остатки, включая почти кофейный сироп на самом дне – все-таки сахар не до конца размешался. Мы пьем всю жизнь наш горький кофе: как ни старайся, как ни трудись, как ни стучи ложечкой – сахар не размешивается никогда. «Но в последние три секунды тебе было сладко. Слаще