15 лет и 5 минут нового года (СИ) - Горышина Ольга

— Нельзя быть такой внушаемой! Нельзя! Пусть делает со своими волосами, что хочет. Но Малина… Это же все… Все, что в тебе было…

— В плане? Все? — выдохнула я в запотевший стакан с чаем.

— Все… Ты без волос самая обыкновенная.

Я смотрела на мать, чуть не плача.

— Давай, Линка, налысо! — дала мне сестренка словесный подзатыльник. — Снова станешь у нас необыкновенной. Только смотри, чтобы кришнаиты тебя за свою не приняли!

И заржала — а я на себя без слез смотреть не могла. Мама сложила на подстригавших меня теток все маты. Она бы, во-первых, малолетнюю дуру сумела б отговорить. А во-вторых, хотя б каре оставила, чтобы легче было отрастить обратно до нормальной длины, а теперь что?! Челку невидимками закалывать!

— Ежик, ежик ей стриги! — летала вокруг нас Светка, и я пожалела, что не пошла к матери в салон.

Дома мне реально голову промыли — в трех водах, и даже с марганцовкой мозги прополоскали!

Как же я ревела в те ночи, как ревела…

— Давай вернём моду на норковые шапки! — не унималась добрая сестренка. — Их можно и в помещении не снимать.

— Ей лисью надо… А это дорого, — не заткнула старшую дочь моя мать.

— Лучше кавказскую из овчины! Типа, натуральная химия! Можно длинную папаху, будет мокрая химия…

Мне хотелось Светку убить! И заодно Игоря, что влез в мою жизнь со своим париком. Снял походя с меня скальп! Победитель…

А вот бабушка глядела на меня с сочувствием.

— Ну, зимой все в шапках ходят, а весной, если все еще не будешь себе нравиться, бандану вашу нацепишь…

Ну да, бандану… Какими модными тогда бабульки все разом стали…

— Было у тебя с ним что-то? — спросила бабушка через пару дней.

Я кивнула: чего отрицать?!

— Даже не позвонил?

Я мотнула головой.

— Забудь его…

Если бы это было так легко…

— Волосы отрастут…

А память? Память кто сотрет?

— Что на день рождения хочешь? — задала бабушка вопрос, который теперь жег душу раскаленным железом.

— Я уже маме сказала — хочу плеер с дисками. Сама собиралась купить, но не собралась пока…

Собиралась заодно не плакать по Игорю и не сумела собраться…

— Малина, ни один мужик твоих слез не стоит, — говорила бабушка, сидя на краю моей кровати. — Тем более, когда плакать не о чем. Ничего ж не обещал… Ну было и было… Другой еще лучше окажется.

Если бы так просто было не думать о нем! Весь рабочий день в зеркалах я видела последствия запретного секса. Нужно было еще и снести украшения в ломбард, чтобы забыть. Но бабушка запретила. Сказала — дорогие они, надуют тебя. Она в товарах разбиралась профессионально. Да и серьги с советской этикеткой были, пожелтевшей, но с печатью качества. Пусть лежат на черный день, а потом даритель забудется, а классика вечна… Всегда в моде. Ты просто еще не доросла до такого, Малина.

Пятнадцать лет после этого волосы отращивала. А ума не вырастила. У Игоря его, правда, тоже больше не стало в отношении меня и своих подачек.

— Малина, это что такое? — ахнула мать, когда мы с Гошкой разгрузили такси. — У нас снова дефицит в стране? Ты чего жратву приволокла? Переезжаешь?

— Нет. Я случайно заказала…

— Случайно?

Мать буравила меня взглядом.

— Мам, ну если ты догадалась, зачем унижаешь меня расспросами?

Мать опиралась на дверной косяк. Стояла спиной к заваленному столу, на котором проводил ревизию продуктам ее младший внук.

— Если бы я поняла, то не спросила бы… Опять кого-то к себе подселила?

— Нет… Не селила, сам пришел. Сам ушел. Продукты остались. Мне с ними делать нечего! Съедите…

— Кто такой?

— Мам, те же яйца, только в профиль. Тебе знать не надо…

— И как давно?

— Мам, я не хочу говорить… Все, никого нет…

— А я тебе говорила, что ты светишься? Говорила?

— Мам! — я шарахнула ладонью по двери ванной, и та захлопнулась с громким щелчком. — Все, никого нет. Кроме собаки, у меня никого нет и никогда не было. Я пошла к Грете.

— С тобой, как в анекдоте. Даже чаю не попьешь! Ну вот что ты притащила все это нам? Соседям бы раздала, — мать уже голос повысила до крика. — Бомжам на помойку выставила! Да сама сожрала на крайняк! Вот чего ты мне нервы треплешь? В лицо одно говоришь, за спиной другое творишь.

— Мам, я Гошке все это принесла. Не вам…

И не вам меня судить — моя жизнь действительно моя, я вам жить не мешаю, а вам всегда интересно, что там у меня… Вам только мою собаку не жалко. Все думаете, что она мне обуза… А обуза в моей жизни только одна — улыбаться вам всем и говорить, что у меня все хорошо, чтобы вы не нервничали.

— Я пошла… Мне еще с собакой гулять.

Господи, если бы не Грета, я бы на стенку давно полезла. Почему никак не могу научиться жить для себя? Ведь это должно быть так просто при моих исходных данных. Отдельная жилплощадь, приличный доход и пока еще довольно приличное здоровье. Три составляющие успеха свободной женщины. Но синдрома младшей дочери, конечно, никто не отменял.

Следующий день прошел под флагом еще большего стресса. Я чуть не выкинула в помойное ведро Знаменевские алименты, а потом подумала, что Грета ни в чем не виновата, и эти консервы ей действительно нравятся. Не солянка же это с папочкиными микробами! Нервы, нервы, нервы… Я даже взяла у девчонок круассан, хотя давно не позволяла себе сидеть на работе на кофе и булках. Было тошно. Очень. Голова раскалывалась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Вечером захотелось упасть и не вставать. Я так и сделала. Но только упала, звонок в дверь. Люди добрые! За что… Только бы не соседка с улыбочкой, а не подстрижешь меня вот прямо сейчас? Ну очень нужно! Это будет, точно будет… Ближе к Новому году. Ненавижу Новый год, потому что когда люди хотят прогулять всю ночь, мне эту ночь хочется проспать без задних ног. Ноги — проклятье парикмахера. Как и звонки в дверь на ночь глядя.

Это же не может быть Игорь! Знаменев не пользуется любезностью соседей и не входит в открытую дверь сюрпризом. Всегда звонит снизу и с барского плеча дарует минуту, чтобы я могла унять детскую радость от встречи с ним и перед встречей с ним. Радость…

Я посмотрела в глазок и чуть не выругалась. Мама! Неожиданно приезжают только тещи, но я не замужем и она не теща для моей семьи. Для нас с Гретой она бабушка, которая живет в лесу, где водятся дикие звери… Ой, дети. Дети выросли, собака постарела, и мы не встречаемся на вражеской территории уже по другой причине.

Интересно, какая напасть погнала мою мать через полгорода? Почти ночью. Не продолжения же вчерашнего разговора о яйцах вкрутую потребовала ее трепетная душа?

— Мама, ты время видела? — выдала я вместо приветствия.

— Помешала?

Я вскинула голову.

— Приехала проверить, не вру ли я? — возмутилась моя душа в голос.

Лицо, кажется, продолжало улыбаться.

— Надеялась, что не врешь. Мне просто нужно было уйти. Я больше не могу там находиться.

— Там — это дома?

Я закрыла за матерью дверь. Она сама повесила на пустую вешалку пуховик после того, как сунула мне в руки пакет. С бутылкой.

— Мама, ты чего?

Я смотрела на дно пакета: рябина на коньяке. Не водка, хоть на том спасибо.

— Мне завтра на работу, — выдала я хмуро.

Пить совершенно не хотелось. А если организм и требовал добавить немного алкоголя в кровь, то точно не с матерью в качестве собутыльницы. Кто его знает, насколько у обеих языки развяжутся. Я за свою жизнь уже сотню раз пожалеть успела, что доверяла матери самое сокровенное. Ни слова поддержки, только осуждения и выдача ЦУ, незамедлительных к исполнению.

— Мне тоже, — выдала незваная гостья. — Я же теперь на курсах преподаю.

— Вот даже как. И не сказала…

— Так ты не спрашивала, — мать сунула в рукав скомканные шапку с шарфом и пошла мыть руки.

Я вернулась к кухонному столу. Чисто. У меня всегда чисто, когда нервы натянуты. Ну а полы роботы пылесосят-моют. Да и сама последнее время чувствую себя железным человеком без сердца. Дашь слабину — сразу подушка мокрая.