Селянин - Altupi
— Тю! Проблем-то! Не рассказывай. Я — нем, как рыба.
Кирилл кивнул, чтобы отвязаться. Голова разболелась с новой силой. Стоять голым было неуютно.
— Ладно, пойдём, — буркнул он и направился в спальню. Прикрыл причиндалы ладонью.
Воздух в комнате стоял спёртый, насыщенный перегаром, вонью грязного белья и немытых тел, с привкусом спермы. Льющееся сквозь прозрачный тюль яркое солнце контрастировало с тяжёлым запахом и бедламом из разбросанных по полу вещей. Предосторожность Кирилла не понадобилась: Машка спала или лежала с закрытыми глазами, и он убрал руку от паха. Взял в шкафу чистые трусы, когда повернулся, Машка уже смотрела на него. Пашка бесцеремонно развалился в кресле, вертел на пальце взятый откуда-то с полки брелок с ключами от квартиры. Звяканье металла раскалывало Кириллу черепушку.
— Заебал, — сказал он Машнову и, больше не думая прикрываться, сел на кровать. Просовывая ноги в трусы, повернулся к тёлке. — Значит, мы всё-таки трахались?
Машка фыркнула, посмотрела на Пашку, тот, прикалываясь, кивнул на Кирилла и покрутил пальцем у виска. Калякину было пофиг на их приколы. Он встал, подтянул трусы.
— Идите по домам.
— Прогоняешь? — спросил Паша.
— Да, — ответил Кирилл. — Всё, Маша, доспишь дома. Уёбывай из моей кровати.
— Хамло, — обозвала Машка и, не стесняясь двух посторонних парней, встала и стала собирать с пола вещи, одеваться — стринги, лифчик, юбка, кофта. Кирилл скрестил руки и наблюдал, чтобы лишнего не прихватила. Пашка смотрел во все глаза — наверно, дома дрочить будет, или уломает на перепих с ним по дороге.
Одевшись, Машка подошла к зеркалу, поправила причёску, вытянула губы, потом раздвинула их, провела языком по зубам, снова вытянула. Обезьяна.
— Эй, — напомнил Кирилл. Девушка повернулась, прошествовала к нему.
— Встретимся вечером?
— Проваливай, — сказал Кирилл.
Маша сморщила симпатичное личико до состояния печёного яблока.
— Разве так разговаривают с дамами?
— Ты не дама, ты блядь.
— Оскорбляешь, потому что парню своему изменил? Ладно, где тут у тебя сортир?
— На улице поссышь. Паш, ты её привёз, ты её и уводи отсюда.
Пашка отложил диск на полку и встал. Его непривычно серьёзный вид так и говорил, что он понимает причину резкости друга и сдвинутых бровей и не осуждает. Наоборот — готов помочь.
— Я бы всё равно с тобой встретилась, голубой, — игриво сказала Машка и, виляя бёдрами, вышла в прихожую. Кирилл видел, как она надевает туфли. К нему приблизился Пашка, подтянул трусы.
— На твоём месте я бы не плевал в колодец, — заговорщицки посоветовал он.
— Иди в жопу.
Паша заржал и отправился одеваться.
Кирилл остался один в своей квартире только через десять минут. Посидел в туалете, выпил два литра холодной воды из-под крана, почистил зубы. Сушняк притупился, а тоска нет. Наоборот, в одиночестве стало хуже — стало не на кого злиться. Кроме, как на себя.
Он включил в спальне телевизор на полную громкость, чтобы голоса проникали в мозг и отвлекали от желания повеситься. Нашёл развлекательный канал, стэнд-ап-шоу, стоя перед экраном, прилежно пытался вникнуть в суть трескотни пидористического вида клоунов, но юмор, если это был юмор, проходил навылет, не задерживался в голове. Грязь опрометчивого поступка жгла кожу. Калякин пошёл в душ и не выходил оттуда около часа — мылся, думал. Никак не мог определиться, признаться Егору или утаить. Чаша весов склонялась в сторону признания, потому что отношения с Егором нельзя строить на лжи. Всё тайное всегда становится явным — это аксиома, тем более в тайну посвящены третьи лица, а лжи Егор не простит. Признание облегчит, конечно, душу, но спасёт ли оно любовь со стороны Егора? Всепрощению, свойственному старшему Рахманову, наверняка есть границы.
Шантажировать деньгами и заставлять быть с собой? Это получится не семья, а пытка. Егор ведь тоже боялся его потерять, предполагал, что снова в характере верх возьмёт городской мажор и утянет на прежнюю заманчивую развесёлую дорожку. Клубы, выпивка, шкуры в постели — прежняя дорожка. Но не заманчивая — кривая. Кирилл сожалел. Он подозревал, что сорвётся, и сорвался. Себе этим не помог, а только усугубил. Не хотел больше срываться. Лучше взорваться, как перегретый паровой котёл, но иметь чистую совесть к возвращению Егора. Впрочем, она уже замарана.
Жутко болела голова. Кирилл нашёл в аптечке анальгетик, запил таблетку водой, постоял у открытого окна на кухне. Не видел, что происходило снаружи — смотрел внутрь себя, осмысливал свою жизнь. Боль утихала медленно и слабо, и он пошёл в кровать, надеясь ещё поспать и так дождаться действия лекарства. На пороге спальни остановился: от бардака и вида скомканного одеяла желудок дёрнулся к горлу.
Поздно уже пить боржоми.
Кирилл преодолел брезгливость, расправил простыню и одеяло, взбил подушки. Сел на ту половину кровати, где проснулся утром. Поспит, а потом поменяет бельё. Кстати, сколько времени и какой сегодня день недели? Пятница, суббота? А, похую! Обойдётся институт без него, а он без института.
Кирилл лёг, повернулся на бок. Бельё действительно гадко пахло — какими-то женскими духами, немытыми телами, спермой, потом. Лучше поменять бельё прямо сейчас, чтобы не стошнило и не напоминало. Он поднял голову от подушки, намереваясь встать и заняться, да так и замер, потом беззвучно завыл, ударил себя по лицу и разметал подушки. Они не упали с кровати, лишь чуть-чуть сменили дислокацию.
Запах Егора! Две недели не менял белья, засыпал и просыпался, чувствуя ароматы лосьонов, шампуней и дезодорантов любимого. Может, они и выветрились давно, но Кирилл свято верил, что чувствует тепло тела Егора, спавшего на этих простынях, и его запах. Он собирался так проспать до прилёта Егора, пока снова не затащит его в постель и не пометит чистое бельё его запахом. Он хранил этот запах, как хранят мощи апостолов, а теперь этой реликвии нет, всё пахнет блудной девкой.
Это стало последней каплей, источившей шаткое самообладание. Калякин упал лицом в подушки, зарыдал.
90
Мать позвонила в два часа дня. Кирилл заколебался, отвечать ли ей, потом ответил. Он лежал в кровати, на чистом постельном белье, пахнущем кондиционером с морской свежестью, смотрел поганенький боевичок со Сталлоне и тихо ненавидел себя. Весь мир, включая мать, он тоже ненавидел. Головная боль стала практически незаметной, а жажду он утолял купленной минералкой, бутылка стояла на тумбочке.
— Слушаю…
— Кирилл, у тебя всё в порядке? — без приветствий вкрадчиво поинтересовалась мать. Ух ты, ей есть дело до его состояния! Надо же!
— А что? — буркнул он.
— Ты сегодня не был на занятиях. — Вот теперь Кирилл узнавал свою дорогую мамочку и даже не удивлялся, что она в курсе прогула.
