Селянин - Altupi
Хватит!
Кирилл чуть не заорал. Ужас обуял его. Волосы встали дыбом, прошиб пот. Он быстро откинул одеяло с себя, надеясь, что на нём внезапно окажутся трусы, ватные штаны и, желательно, чугунный пояс верности. Ещё когда поправлял член, он убедился, что без белья, но всё равно надо было увидеть это своими глазами, будто только так он готов поверить…
Кирилл метнул взгляд на пах, и паника достигла предела: член стоял! Да, блять!
Это утренний стояк! Всего лишь утренний стояк! Он не возбудился на голую бабу!
Он не трахал её! Не прикасался! Он не изменял Егору!
Кирилл рывком, будто надеясь убежать из самого страшного кошмара, свесил ноги на пол, подался вперёд, вставая, но… ступня попала на что-то склизкое, противное, как банановая кожура, проехалась по нему. Калякин опустил голову и чуть не разрыдался: презерватив! У кровати… у его собственной кровати, в его квартире — он только что это осознал… валялся свёрнутый соплёй гондон, розоватый, с пупырышками, а в нём, раздавленная его ногой, растеклась мерзкая тухлая молофья.
Это пиздец. Пиздец всему.
Немного мести
Кирилл измученно застонал. Захныкал. Заплакал. Заорал. Бессвязное «А-аа!» разнеслось по комнате и разбилось о стены. Вскочив, он пнул презерватив, мечтая зашвырнуть его, как мяч, пробить стекло, на головы визгливым детям, но тонкая плёнка не объёмная сфера, подцепить с психа не удалось, и лишь пятка проехалась на скользкой резинке по гладкому ламинатному полу.
— Сука! — сжимая кулаки, сгибаясь пополам, заорал он сквозь зубы. Потом осел на пол рядом с гандоном и лужицей вытекшей спермы, прислонился спиной к кровати, подпёр лоб ладонями.
Тёлка на кровати зашевелилась.
— Потише можно? — выпяченными со сна губами почти неразборчиво пробормотала она. — Я же спать хочу…
Кирилл повернул голову, чтобы увидеть, как тёлка распрямилась из позы креветки, почесала живот, подмяла под щёку подушку, затем стянула под бок одеяло и перекинула через образовавшийся бугор стройную ногу с розовым лаком на ногтях. И всё это, не открывая глаз и продолжая спать. Первым и казавшимся единственно правильным порывом было схватить её за ногу и вышвырнуть из своей квартиры, пусть бы летела туда, откуда пришла, но сил подняться, сил воевать не осталось. Жажда иссушала, головная боль давила на череп, а силы, которые ещё оставались, он потратил на бессмысленный выплеск эмоций. Хотя, возможно, смысл был — выпустил пар и вернул способность к трезвому мышлению. Главное, не пороть горячку, логически рассуждать, как это всегда делал Егор.
Кирилл внимательнее посмотрел на девушку. Глаза сразу сдавило болью, но он постарался не отводить их. Смог бы переспать с этой шлюшкой? Сейчас нет, а в прежние времена — да запросто! Не толстуха, не уродина, жопа, сиськи на месте, доступная, в рот возьмёт без приглашения, мозги ебать заморочками про вечную любовь не будет — чего ещё пацану надо? Он таких пачками в свою постель таскал и каждую не по одному разу.
Второй вопрос, посложнее — мог ли он сегодня ночью чпокнуть её? Кирилл попытался вспомнить, но не получилось. Насчёт вчерашнего в голове была пустота. Пелена. Последнее, что он помнил, это как к ним подсаживался народ, Никитос вроде с ними был. Они базарили, мирились, братались, пили. Откуда взялись девки и конкретно эта тёлка точно не помнил. Однако своё состояние хорошо представлял — крайне упитое уже на середину вечера. До провалов в памяти. Как он вообще домой попал?
Глаза всё глядели и глядели на спящую тёлку, голова болела. Отбросив посторонние размышления, Кирилл усилием воли сосредоточился на главном: мог ли? Неважно, что он не помнит фактов, ведь вопрос звучит: «Мог ли?» Мог ли он пьяный в хлам отъебать бабу? Раньше это отлично получалось. Ну не в ста процентах случаев, но в девяти из десяти раз. Примерно.
Блять.
Зло разбирало на самого себя. На свою нормальную эректильную функцию, провались она пропадом! Кирилл ещё раз посмотрел на член, будто прямо сейчас, как грёбанный Шерлок Холмс, по каким-то обыденным деталям каким-то дедуктивным методом за считанные секунды раскроет тайны вселенной. Не Шерлок Холмс он! Он тупой безмозглый баран, которого поманили морковкой, и он пошёл! Кирилл был уверен, что тут руку приложил Паша. Угорали теперь над ним во все глотки. Или нет, скорее не угорали, а вполне искренне лечили от пидорства: «Ты мужик! Молодец, Кир, ты мужик! Ну какой ты пидор? Врал ведь про пидора!»
Суки. Все друзья суки.
«Они снова для тебя друзья?» — издал ехидный смешок внутренний голос.
Голая задница на твёрдом полу затекла, левая, неудобно вывернутая нога при попытке разогнуть её пошла острыми иглами. Кирилл закусил губу и стал растирать лодыжку. Зверская боль от тысяч тонких уколов придала ему злости — на всё происходящее и на разлёгшуюся в его кровати бабу.
— Ты кто такая? — цедя сквозь зубы, спросил он, хотя девка вроде как спала, посапывая, подёргивая губами. Невинная такая, ути-пути-боже-мой. Подъём, блять, шалава!
Тёлка недовольно задрыгала ногой, заелозила, уткнулась носом в скомканный край одеяла. Не спала, значит. Дремала. Или притворялась. Она тоже вчера бухая была? Головка бо-бо? А кого это ебёт?
— Ты кто такая? — повторил Калякин настойчивее. — Слышь, с тобой разговариваю! Проснулась, блять, быстро!
Девка забубнила что-то нечленораздельно-нецензурное, но, как сломанная шарнирная кукла, или лучше сказать, как зомби из могильной ямы, поднялась из груды одеяла и села, беспомощно опустив руки, сгорбившись. Русые волосы соскользнули на плечи, личико открылось смазливое, но опухшее и с сеточкой вмятин от складок постельного белья, с размазанным макияжем — так и выглядят на утро шалавы. Глаза она приоткрывала и закрывала, взгляд и поза вопрошали: «Ну что тебе, козёл, надо?»
— Машка я, — проворчала она. — Ты, что, блять, не помнишь? — Её «что» звучали по-гопницки как «чё» и только жвачки во рту не хватало, да ещё семок и сиги.
— Какая, нахуй, Машка? Что ты здесь забыла?
Машка ощетинилась, распахнувшиеся глаза стрельнули агрессией:
— Ты, урод! Ты сам меня пригласил! Трахал меня!.. А я девственницей была! Ты!..
— Заткнись, нахуй! — у Кирилла возникло желание вломить ей. — Я бухой был, у меня не встаёт у бухого! — Для пользы дела он лукавил. Всё бы отдал, чтобы на прошедшую ночь стать импотентом.
— А у кого, у меня, по-твоему, вставало?
