Линда Холман - Шафрановые врата

Он стоял надо мной, и я смотрела на него снизу вверх. Я все еще пыталась унять перемещающуюся боль в животе.

— Вам нужно было прийти в назначенное время. Мисс О'Шиа, разве вы не видели, что случилось?

— Случилось? — повторила я безучастно. — Что вы имеете в виду?

— Швы заросли, и рана, она стала… — Он что-то тихо сказал по-французски, его голос был таким низким, что я не смогла расслышать. Затем он сказал на английском: — Келоид. Рубец стал келоидным.

Я пожала плечами.

— А что это?

— Ткани — они срастаться слишком быстро. Вот, взгляните, — произнес он, беря со стола круглое зеркало. Он держал его так, чтобы я могла видеть свое лицо, а сам провел пальцем вверх и вниз по красному шраму. — Это образование волокнистых тканей, рубец. Ваши ткани были слишком активными и срослись очень быстро. Слишком быстро. А мы могли остановить это. Разве вы не чувствовали зуд, подергивание?

Я покачала головой.

— Это не имеет значения.

Он внимательно посмотрел на меня, и в выражении его лица было что-то такое, от чего мне неожиданно стало стыдно. Я приложила руку к щеке. Она была горячей.

— Мой отец… похороны… и все такое. Я… я забыла. Или… я не знаю, — наконец заключила я, не желая рассказывать о своем переменчивом настроении в эти недели после смерти отца.

Выражение лица доктора смягчилось, и он сел на стул напротив меня.

— Я понимаю. Это тяжелый период. Я сам потерял родителей, — сказал он, и от этих слов, произнесенных мужчиной, которого я, по сути, не знала, у меня в глазах вдруг запекло.

Я не могла заплакать на похоронах и потом, когда в наш дом заходили соседи и старые друзья отца, когда женщины обнимали меня, а мужчины пожимали руку или похлопывали по плечу.

Я держалась последние три недели. Я держалась, когда мыла «Модел Ти» и полировала эмблемы для капота, когда утюжила папины рубашки или опускала его щетку в крем для бритья и вдыхала запах пены, когда сжимала его трубку между своих губ и вкушала легкую горечь табака, когда, лежа на его кровати, увидела одну седую волосинку на подушке. Я держалась, говоря себе, что не имею права плакать в наказание за свое упрямство, за свою фатальную ошибку.

Какой же силой обладал этот мужчина, заставивший меня так неожиданно расчувствоваться? Мне захотелось склонить голову ему на грудь и зарыдать. Мне захотелось, чтобы он обнял меня. Я сглотнула и закрыла глаза, радуясь, что они остались сухими.

— С вами все в порядке, мисс О'Шиа? — спросил он. — Я понимаю… Наверное, мне следовало назначить вам на другое время. И тем не менее это был достаточно долгий период для вашего лица. Дайте-ка мне взглянуть еще раз.

Я откинула голову, а он снова наклонился ближе ко мне и нежно провел пальцами по моей щеке. Я почувствовала запах дезинфицирующего средства, а также очень слабый запах табака. И снова вспомнила об отце. Пальцы доктора были твердыми и все же нежными.

— Вы француз, — сказала я и сразу же почувствовала себя неловко. Я понятия не имела, почему озвучила это очевидное наблюдение.

Он снова сел на стул, надел очки и заглянул в мою карточку.

— Oui, — сказал он, читая что-то.

— Моя мама была француженкой. Но родом она не из Франции. Из Канады.

— Je sais[24], — пробормотал он, продолжая чтение.

— Вы знаете? — удивленно спросила я.

Он положил карточку на стол и снял очки. На этот раз он улыбнулся той же легкой неуверенной улыбкой.

— Не о вашей матери. Я слышал, как вы молились на французском языке этой страны. И пели. Я слышал французскую песню.

— Пела? — спросила я, удивляясь еще больше.

— «Dodo, l'enfant, do». В ту ночь… когда умер ваш отец. Когда я вошел в палату, то услышал, как вы поете это… как вы называете песни для детей перед сном?

— Колыбельная, — сказала я.

— Да, моя мама тоже пела мне эту колыбельную. Это традиция, — сказал он, улыбнувшись тепло и искренне. Через секунду улыбка исчезла. — Мисс О'Шиа, вы хотите, чтобы ваше лицо стало лучше? — Он достал маленькое ручное зеркало и протянул мне.

Я взяла его и посмотрела на себя. Шрам воспалился, покраснел и покрылся бугорками. Он тянулся от скулы до нижней челюсти. Я поразилась его безобразности. Почему я не рассматривала его раньше? Разумеется, я смотрела на себя в зеркало, когда осторожно умывала лицо, избегая прикасаться к болезненной ране, или когда расчесывала волосы и собирала их в привычный хвост на затылке.

Доктор Дювергер снова слегка прикоснулся к шраму подушечкой указательного пальца, но я ничего не почувствовала.

— Если я проведу совсем маленькую операцию, то смогу подкорректировать его. Будут новые швы, но они оставят менее заметный шрам. Более тонкий и плоский. Вы хотите этого?

Когда я сразу не ответила, доктор Дювергер сказал:

— Мисс О'Шиа! — И я перевела взгляд со своего отражения на него. — Это недорогая процедура. — Я положила зеркало. — Если это причина вашего колебания.

Я пристально посмотрела на него.

— Нет.

Очевидно, моя реакция озадачила его. Я опустила глаза на свою сумку, лежавшую у меня на коленях: я мяла ее руками, отчего она поскрипывала.

— Я не понимаю. Что останавливает вас в таком случае? Или вы боитесь самой операции? Но не стоит. Она простая, и никаких осложнений не будет… — Он смолк, а я посмотрела на него снизу вверх, все так же держась за сумку. — Возможно, вы хотите обратиться к другому доктору? — Выражение его лица стало отчужденным.

Он не мог понять, что я испытывала огромное чувство вины. Оно было очень сильным. И ужасным, как этот шрам.

— Я мог бы порекомендовать вам одного из своих коллег. Просто чтобы вы узнали еще одно мнение. Это нормально, мисс О'Шиа.

Мне захотелось уйти. Стерильный запах больницы, шлепки резиновой обуви медсестер по полу, периодический тихий плач за дверью… все это было слишком реальным. Я не хотела приходить сюда снова. Я хотела просто уйти домой и спрятаться там за безопасными стенами.

— Я не боюсь, — сказала я. Мой голос прозвучал немного громче обычного. Заметил ли он это, понял ли, что я обманываю? Я чувствовала, что он очень проницателен. — Я просто не знаю, стоит ли это того — времени и сил, — чтобы беспокоиться об этом. Для меня это не имеет значения, а тем более для всех остальных. Я не тщеславна, доктор Дювергер, уверяю вас.

Он вскинул брови.

— Вы полагаете, что не заслуживаете этого, мисс О'Шиа? — Он подождал ответа, но я молчала. Тогда он пожал плечами и сказал: — Ну что ж, конечно, это ваше право. — Он встал. — Мне только очень жаль, что вы так мало заботитесь о себе. Совсем не обязательно всю жизнь носить на себе это клеймо.