Линда Холман - Шафрановые врата
Мне пришла в голову мысль, что большую часть своей жизни я тоже провела на страницах книг. Что я, возможно, была всего лишь бумажной фигуркой, вырезанным из бумаги силуэтом. Плоским. Я всегда думала, что понимаю свою жизнь. Разумеется, я считала, что знаю о жизни все, что мне нужно (или хочется) знать. И несмотря на это, как остается пустота, когда звезда падает, сгорая, теперь неожиданная дыра осталась там, где когда-то была сплошная пелена якобы понимания.
Что я планировала для себя, когда оставалась одна? Хотя мой отец умер слишком рано, тем не менее его смерть была неизбежной. Какое будущее я себе рисовала после его смерти, когда уже не нужно будет заботиться о нем?
Думала ли я, что моя тихая безопасная жизнь похожа на нить, которую протянули сквозь меня и привязали к земле? Что я буду продолжать вести обычную жизнь: заниматься домом и садом, рисовать растения, читать долгими зимними вечерами под завывание норд-оста, гулять по близлежащим окрестностям летом, и эта моя жизнь будет такой же неизменной и предсказуемой, как ежедневные восходы и закаты солнца? Что эта нить всегда будет оставаться крепкой и неразрывной?
Теперь я знала, что эта нить внезапно оборвалась и передо мной разверзлась бездна. Сидя под холодными звездами, я поняла, что именно смерть заставила меня познать реальность жизни, или, может быть, нереальность моего собственного существования. Я вдруг поняла, что мой отец пытался сказать мне несколько лет назад: я должна начать жить. Я увидела, что моя собственная жизнь была такой маленькой — нет, крошечной, — как мгновение, как одна из миллиардов звезд, образующих туманный Млечный Путь. Наверное, было дерзостью сравнивать свою жизнь даже с одной из самых маленьких звезд; может быть, более разумно было думать о ней как об одной молекуле пылинки, которыми усеяна небесная сфера.
Я снова подумала о том, чего папа хотел для меня: чтобы я вышла замуж и создала собственную семью.
И хотя он уже давным-давно оставил идею, что я могу пойти работать, вскоре после маминой смерти он снова принялся разглагольствовать о связи между мужчиной и женщиной, которая сильнее дружбы и даже семейных уз. Что только когда эта связь разрывается смертью, ты понимаешь ее силу.
— Я хочу, чтобы ты знала это, Сидония, — повторял он много раз, чтобы я запомнила.
И каждый раз во мне возникало смешанное чувство ярости и неловкости; ярости из-за того, что он изводит меня, и неловкости, поскольку я не могу сказать ему, что он закрывает глаза на тот факт, что ни один мужчина никогда не захочет жениться на мне.
Когда я сидела на крыльце и вспоминала эти его слова, в доме Барлоу потушили свет и я вдруг вспомнила, что мистер Барлоу просил не беспокоиться об арендной плате, когда мы выходили из офиса адвоката. Я зашла в дом и вытащила из ящика серванта документ, который принесла домой в тот день. Еще раз увидев, какова сумма моего наследства, я наконец поняла, какое оно маленькое. Я прикинула, сколько трачу в неделю на продукты. А еще нужен уголь для печи на зиму. Принадлежности для рисования. Больше почти ни на что и не хватило бы. Благодаря великодушию мистера и миссис Барлоу, позволивших мне не оплачивать аренду, расходы мои сократятся, но что я буду делать через несколько лет, когда денег совсем не останется?
И тогда я поняла, что мой отец, желая мне счастья, беспокоился о том, что я буду делать после его смерти. Как я буду жить. Он хотел быть уверен, что обо мне кто-то позаботится, ведь, как оказалось, я так и не научилась заботиться о себе.
Меня охватила тихая паника. Не снимая куртки, я забралась на кровать и начала убаюкивать Синнабар. И даже когда ей стало слишком жарко под покрывалом и она завертелась, пытаясь высвободиться, я крепко прижалась к ней, словно эта кошка была спасательным тросом, брошенным с берега, а меня в маленькой лодке уносило течение.
Четыре дня спустя мистер Барлоу зашел за мной, чтобы отвезти в больницу.
Он тихо стоял с кепкой в руках.
— Сидония! — позвал он, и я подпрыгнула, внезапно оторванная от своих мыслей.
— Ой! Да, простите. Когда мне нужно быть в больнице?
Он пожал плечами.
— Нора не сказала. Она сказала лишь, что ты не явилась на прием и тебе нужно сходить. Я могу отвезти тебя сегодня.
Я опустила Синнабар на пол (ей было уже тринадцать лет, и она стала тяжелой) и сняла куртку с вешалки у двери. Пока мы шли под весенним солнцем, я сунула руки в карманы и нащупала что-то в левом. Какая-то маленькая баночка и сложенный листок бумаги. После аварии я несколько раз надевала куртку — на похороны, в церковь, в офис к адвокату, когда сидела на крыльце и когда ходила в магазин, — но так и не обнаружила всего этого раньше. Неужели я нащупывала их, даже не утруждаясь вытащить и посмотреть, или я просто не засовывала руки в карманы?
В баночке была мазь, которую мне дал доктор в день смерти отца, а на листке было написано, что ее нужно накладывать три раза в день. Если ее не хватит, то можно выписать еще. Также была указана дата следующего приема у врача. Я поняла, что это было две недели назад. Сверху листа — это был фирменный бланк — было написано «Доктор Дювергер».
Мы ехали молча, и когда я вышла, мистер Барлоу коснулся моей руки.
— Я подожду тебя, — сказал он.
Я кивнула и поднялась по ступенькам к входной двери больницы. Но перед дверью я остановилась, вспомнив ночь, когда умер отец, и следующее утро, когда мы выехали на грузовике мистера Барлоу при слабом утреннем свете. Меня начало тошнить. Я не могла снова войти в эту дверь; я повернула назад и начала спускаться по ступенькам. Мистер Барлоу как раз парковал свой грузовик. Его затылок я видела через окно кузова.
Я не могла позволить себе показать ему свою слабость, не могла попросить его отвезти меня домой, признаться, что я побоялась войти в больницу.
Я сделала глубокий вдох, повернулась и вошла в дверь. Живот скрутило, и я стала искать женский туалет, но безуспешно. Я назвала свое имя в регистратуре, и меня провели в небольшой кабинет, а уже через пару минут туда вошел доктор. Доктор Дювергер. Я вспомнила его румяные щеки. У него были очень темные волосы и глаза. Как и у меня.
— Добрый день, мисс О'Шиа, — сказал он, слегка улыбнувшись и изучающе глядя на меня. Но в следующую секунду улыбка сошла с его лица и между бровей появилась складка.
— Я позвонил вашему другу — по номеру, что вы дать мне, чтобы отвозить вас домой, — потому что я просмотрел записи моих пациентов и увидел, что вы не приходить, чтобы снять швы, — сказал он.
Он стоял надо мной, и я смотрела на него снизу вверх. Я все еще пыталась унять перемещающуюся боль в животе.
