Дениз Робинс - Покинутая женщина
Она казалась ему восхитительной, и Форбс был сверх меры удовлетворен своей женитьбой и медовым месяцем. Его беспокойство, что женитьба не может быть удачной после того, что Ивонна сказала ему накануне свадьбы, не оправдалось. Форбс обычно оценивал людей по их лицу, и Ивонна, казалось, выглядела счастливой с ним, она трогательно заботилась о нем, и Форбс думал, что она счастлива и довольна. Ивонна не давала ему ни единого повода для тревоги.
— Ни один мужчина, — говорил он себе после их сумбурной и очаровательной недели в Крилорне, — не мог бы желать лучшей жены.
— В Париже было здорово, правда?
— Восхитительно, Форбс. Жаль, что слишком мало. Как бы мне хотелось не уезжать оттуда.
— Я торопился только из-за того, что мне нужно было выяснить, куда меня пошлют. Может быть, будут какие-нибудь новости на сборном пункте, надо позвонить туда, а может быть известие придет по почте.
— Как ты думаешь, тебя могут оставить в Англии?
— Скорее всего, меня отправят за границу.
— Куда?
— Любимая, запомни, что жена офицера не должна ожидать ответа на такие вопросы. Есть дюжина мест, куда меня могут послать: Средний Восток, Дальний Восток — скорее всего на штабную работу. Но точно я не знаю, Успокойся. Возможно, узнаем уже сегодня вечером.
Ивонна кивнула и посмотрела в окно. Снежинки выглядели серыми, кружась против окна такси.
В Париже Форбс вел себя беспечно и дружелюбно. Он был склонен взрываться от пустяков, если его терпение слишком долго испытывали.
Так случилось, например, утром в Лувре. Неудачное утро. Ивонна, изучавшая живопись, вся загорелась от обилия богатств, которые можно было посмотреть. Она забывала о Форбсе и полностью погружалась в себя, стоя перед такими работами, как Мона Лиза. Она давно мечтала увидеть оригинал. И Форбс не мог оттащить ее от некоторых прекрасных картин, которые она находила особенно загадочными.
Несколько раз Форбс уныло спрашивал, не насмотрелась ли она, но Ивонна оставалась на месте. Она оживилась и стала разговорчивой, начала высказывать свое мнение, ей хотелось убедиться, что Форбс смотрит на нее, безучастно, не понимая ни слова из того, что она говорит. Иногда он даже находил забавным, что она употребляет такие слова, как «пространственный эффект», или рассказ о том, как Ван Гог выдавливал краски из тюбиков и пользовался специальным ножом вместо кистей. Форбс смеялся, а потом, когда это перестало его смешить, он стал раздражительным, портил ей удовольствие, отпуская шуточки по адресу «длинноволосых ребят-художников», которые проходили мимо и иногда сквернословили, стоя перед одной из самых прекрасных обнаженных фигур галереи.
Ивонна кружилась вокруг мужа, словно фурия, ее щеки краснели, а глаза горели негодованием.
— Как ты можешь так говорить! Так нельзя, Форбс. Художники смотрят на это произведение, как на что-то совершенно естественное, и ты не должен опускаться до таких грубых шуток.
Он рассмеялся и успокоил её.
— Хорошо, хорошо, мой маленький художник. Я боюсь, что в этой области я не образован. Ты здесь уже почти два часа; сейчас половина первого. Пойдем к Фокету и позавтракаем. Я бы с удовольствием сейчас занялся стаканом пива и хорошим куском жареного мяса.
Ивонна во время своего пребывания в Париже старалась не вспоминать о Стивене. К сожалению, она поехала туда без красок и кистей. После ужасного вечера перед свадьбой, когда она все рассказала Форбсу, ей казалось, что лучше не портить ему медовый месяц, демонстрируя свое увлечение живописью. Ей хотелось видеть Форбса вполне удовлетворенным.
Но память все время напоминала о Стивене. И это пугало Ивонну. Она знала, что позволять себе быть во власти таких мыслей — проявление слабости и глупости.
Форбс был хорошим, но неизобретательным любовником. Иногда на него находила нежность. И хотя эти моменты оказывались слишком короткими, его здоровая страсть возбуждала Ивонну, и она отвечала ему тем же.
Однако ей чего-то не хватало. Ивонна не могла придумать этому название. Она чувствовала, что они никогда не будут до конца близки, потому что не важно, что они близки физически, их умы разделяла огромная пропасть. Между ними не было духовной связи. И уже к концу недели Ивонна поняла, что ее не будет никогда.
Стивен всегда старался разобраться во всем, и он учил ее пользоваться своим умом. Форбс не мог анализировать, а поверхностно касался всех предметов, кроме военных. Он был серьезен и проницателен только в вопросах, касающихся армии. Форбс никогда не изучал философию и читал только военные мемуары и книги, связанные с войной, или, когда был в настроении, что бывало редко, один или два триллера.
— По моему мнению, все эти рассуждения, разборы, критикования делают людей несчастными, — объявил он однажды Ивонне во время их пребывания в Париже. — Мы живем только один раз и должны наслаждаться жизнью пока можем, не задавая слишком много вопросов.
Это заставило ее засмеяться и кивать головой. Форбс очень часто повторял избитые фразы, и большинство его высказываний вызвали бы взрыв негодования и ужаса у Стивена с его умом, которому нужно было все исследовать.
Стивен!
Воспоминания, жалость, снова всплывали помимо воли Ивонны.
Она еще не сожалела о том, что вышла замуж за Форбса. Ивонна надеялась, что новое место его службы будет в тысячах милях от Лондона и воспоминаний, связанных с ним.
Казалось, прошло столетие, а не неделя со дня их свадьбы.
Она и Форбс поехали в Кемберли на завтрак. Ивонне хотелось быть счастливой и радостно принимать все, что предлагает жизнь. Но приезд в дом свекрови был таким же ударом, как и приезд в Лондон.
Сестра Форбса, Филиппа, вышла, чтобы встретить их с печальным выражением в голубых глазах. Она выглядела съежившейся от холода и произнесла брюзжащим голосом:
— Правда, ужасно… Похолодало, и, по-моему, у мамы грипп. У нее поднялась температура, и она легла в постель. Здесь многие болеют гриппом. И как раз перед Рождеством. Хуже и быть не могло.
Форбс выглядел смущенным, но сказал:
— Ничего, я думаю мы справимся. А как младший?
— У него сейчас дневной сон. Он еще не заразился от нас, но скоро тоже заболеет. Он всегда так, — объявила Филиппа, высморкалась в носовой платок и обмотала шерстяной шарф плотнее вокруг шеи, идя по дороге к дому.
— Как жалко Мабс, — произнесла Ивонна.
Свекровь просила называть ее Мабс (ее звали Мейбл) вместо общепринятого мама, что было слишком формально. Миссис Джеффертон всегда старалась быть дружелюбной.
— На твоем месте я бы не подходила к ней слишком близко, а то ты можешь заразиться, — заметила Фил.
