Алессандро Д'Авения - Белая как молоко, красная как кровь
Спасибо, Сильвия. Спасибо Сильвия, что ты есть. Спасибо Сильвия, за то, что ты — якорь, который не даёт мне уплыть без руля, что ты — парус, который позволяет преодолеть трудности моря.
— Спасибо, Сильвия. Я люблю тебя.
— Я тоже.
Бывают дни, когда моя комната, вернее сказать, Евро-дисней и Гардаленд[20], вместе взятые, кажутся мне чердаком, заваленным всяким хламом. На кой чёрт сдалась тебе эта жизнь, если потом умрёшь?! И меня пугает то, что будет после смерти. И ещё больше страшит мысль, а вдруг там ничего нет. И пугает бог, он же всемогущий. И пугают зло и страдание. И пугает болезнь Беатриче. И мне страшно оставаться одному. И весь этот чёртов белый цвет…
И тогда звоню Нику, но Ник играет в футбол, и я не могу туда отправиться. И тогда звоню Сильвии, но Сильвии нет дома. Звоню ей на мобильник — он выключен. Шлю эсэмэс-ку: «Позвони, когда сможешь».
Сильвия, могла бы ты приласкать меня, как в тот раз? Мне страшно, Сильвия. Меня всё чертовски страшит. Страшно, что не смогу сделать ничего хорошего в своей жизни. Страшно, что Беатриче умрёт. Страшно, что некому позвонить. Мне страшно, что покинешь меня.
Сижу в своей комнате, и кругом одно безмолвие. Никого, с кем можно было бы поговорить. Книги молчат, ещё и потому, что нет здесь никакого Мечтателя, который рассказал бы про них или убедил, что понравятся. Комиксы молчат, несмотря на все свои краски. Стереопроигрыватель молчит, потому что мне не хочется его включать. Компьютер молчит, потому что экран монитора, — такой глубокий, что вмещает весь мир, — если посмотреть сбоку, тоненький. Спрашивается, как он может вмещать весь мир, всё это море, если такой плоский. Здесь всё сегодня безмолвствует. Но я не хочу убегать. Хочу выстоять. Сегодня в мою комнату волнами накатывает печаль. Пытаюсь остановить её. Заставляю смеяться. Выдерживаю несколько минут, потом меня снова охватывает страх, и я тону в океане одиночества.
Тону в какой-то совершенно белой пустыне — в бесконечно огромной белой звукоизолированной комнате, где не различить даже стен. Не понять, где верх, низ, право, лево… Воплю, но не издаю ни звука. Губы мои произносят лишь дурные слова.
Сильвия, позвони мне, прошу тебя.
Когда просыпаюсь, уже четыре часа, страх куда-то отступил, просто потому, что я ещё не совсем пришёл в себя. Я на каком-то незнакомом острове. Пытаюсь найти что-нибудь, что помогло бы выжить. Постеры смотрят на меня со стен моей комнаты. Потом обнаруживаю письмо. Нужно отнести его Беатриче. Но встают две проблемы. Письмо слишком измято, как самое скверное моё сочинение, значит, нужно переписать, но не левой же рукой.
Вторая проблема в том, что я не знаю, где Беатриче, — дома или в больнице. У первой задачи есть только одно решение: Сильвия. Диктую, и она пишет. Знаю, это не то же самое, как если бы сам написал, но у Сильвии красивый почерк, лучше моего. Вторая задача… тоже решается просто: Сильвия!
Не преувеличиваю ли я? Она позвонит Беатриче, спросит, где та находится, и я отнесу письмо и, может быть, даже поговорю с ней. Да, поговорю. Мне очень нужно это. Я должен рассказать ей про мечту, и, когда Беатриче поймёт, как необходимо мечтать, и согласится, что мечта — это наша судьба, она поправится, потому что мечты лечат любую болезнь, любое страдание. Мечты раскрашивают любой белый цвет.
Иду к Сильвии.
Мама Сильвии — человек, про которого всё сразу понятно. Мне нравится. Сильвия взяла больше от неё, чем от отца, человека молчаливого и немного даже загадочного. У мамы Сильвии то достоинство, что она действительно интересуется мною. Сужу по её вопросам.
— Скоро сможешь играть на гитаре?
— Жду не дождусь…
Она расспрашивает в подробностях. Только когда человек интересуется подробностями, веришь: ему понятно, что творится у тебя на душе. Подробности. Подробности — это когда любишь по-настоящему. Мне нравится мама Сильвии. Если бы пришлось выбирать маму, то, после моей, выбрал бы маму Сильвии.
В комнате Сильвии пахнет лавандой. Так называются сухие цветы, что лежат в вазе на низком столике в центре комнаты. На стенах нет, как у меня, постеров. Много фотографий: Сильвия совсем маленькая, с родителями, с младшим братом, на спектакле в начальной школе — Фея с голубыми волосами. Я же говорил, что она — Фея с голубыми волосами, а я — Пиноккио. Наверное, Сильвия вышла из этой книги.
На стенах её картины: парусник в прозрачнейшем небе; берёзовая роща, где у деревьев длинные, свисающие ветви. Сильвия говорила, что видела их в Швеции; множество красных тюльпанов на фоне синего, почти фиолетового неба, они напоминают о Голландии. Мне нравятся картины Сильвии. В них можно отдохнуть. В них можно даже путешествовать.
— Поможешь написать, Сильвия?
— При условии, что, когда поправишься, сыграешь мне песню.
Подмигиваю и прищёлкиваю языком, как умею делать только я.
— Какую?
— Мою любимую.
— Это какая же?
— «Воздух» Наннини.
— Не знаю такую…
Сильвия выражает удивление, тоже по-своему: заслоняет лицо руками и качает головой из стороны в сторону.
— Придётся выучить.
— А может, согласишься на «Говори» из репертуара «Колдплей»?
— Или «Воздух», или ничего, — говорит она, притворяясь обиженной. Потом улыбается и спрашивает: — Что будем писать? Сочинение по Данте или домашнюю работу по биологии?
— Письмо…
— Письмо? У нас нет такого задания…
— …для Беатриче.
Сильвия молчит. Открывает ящик стола и, наклонившись, что-то ищет там, волосы падают, закрывая лицо. Она долго роется в поисках бумаги и ручки. Потом поднимает голову.
— Извини… Ну вот, я готова…
Сильвия пишет под мою диктовку письмо. Только уже другое, потому что прежнее мне хочется изменить. Прошло время, и те слова уже не годятся. Сильвия ждёт, смотрит мне в глаза, а я стараюсь найти нужные слова. Но не нахожу. Не нахожу слов для Беатриче. Но если не нахожу слов для Беатриче, значит, мне конец.
До сих пор единственное, что я написал сам — поскольку всё, что пишется в школе, по-моему, не настоящее, — это письмо к Беатриче. Такое случилось впервые, и теперь понимаю, что, когда писал его, слова отобразили мою душу на белом. Да, потому что душа сама по себе белая и, чтобы её увидели, должна обрести цвет. И когда видишь её чёрной на белом, то узнаёшь, понимаешь, смотришь на неё, словно в зеркало, и потом… и потом даришь её.
Дорогая Беатриче,
пишу тебе это письмо…
Вот начинает проявляться моя душа, и Сильвия преображает её в чёрные знаки на белой бумаге своим почерком. Выведенная её рукой, моя душа кажется красивее, тоньше, нежнее и ровнее…
