Дмитрий Герасимов - Последняя репродукция
Следователь посмотрел на часы.
– Ключ пропал. – Лосев жалобно поднял на него глаза. – Опять мистика…
– Эта мистика называется расхлябанностью, – назидательно отчеканил Гаев. – Ладно. Коль скоро я уже поднял людей… У меня где-то были дубликаты. Но придется заезжать на работу. А это лишние полчаса…
– Знаете, я из студии сразу направился в больницу. Скорее всего я просто не запер дверь. Я был в таком состоянии – сами понимаете. Значит, ключ, должно быть, остался в замке.
Лосев смотрел вслед удаляющемуся следователю и чувствовал, что окончательно обессилел: перед глазами все плыло, а колени потряхивало противной дрожью. Он склонился над пустыми чашками, просидел так с минуту, а потом попросил счет.
* * *Время двигалось к обеду, и в коридоре института уже пощелкивал древний с пожелтевшими полушариями настенный звонок, готовый пролиться на пол хрустящей, раскатистой трелью.
Профессор с утра так и не появился в лаборатории, и Спасский праздновал окончательную победу. Он бездельничал, ликующе поглядывая на коллег из-за громоздкого монитора. Пакт о безоговорочной капитуляции противника был подписан, и его уже доставляли Спасскому фельдъегерской почтой. Его уже везли в громадном белоснежном конверте, запечатанном толстой сургучной печатью. Спасский встал, прошелся между столами, не в силах сдерживать радостное волнение, потом вернулся на место, но тут же опять вскочил и кавалерийским шагом направился к профессорской двери. С минуту он постоял, вперив презрительный взгляд в нахальную, чуть покосившуюся самодельную табличку, а потом неожиданно сорвал ее вместе с планкой узорчатого плетения. Двое сотрудников подняли головы, оторвавшись от работы, и с удивлением наблюдали, как Спасский, неторопливо вернувшись на свое место, небрежно швырнул сорванную табличку на стол, сел и, откинувшись на спинку стула, оскалился в неестественной и страшной улыбке.
Зазвонил телефон, и кто-то из лаборантов проронил взволнованно:
– Это, наверно, старикан!
Спасский вздрогнул и уставился на поднявшего трубку сотрудника. Но к телефону просили самого Спасского.
Звонил двоюродный брат из Москвы. Он спрашивал, как дела, и, по обыкновению, интересовался здоровьем кузена. Спасского подмывало прямо в трубку рассказать о своем необыкновенном даре, о своем всемогуществе, о своей гениальности. Ему хотелось крикнуть: «Я – маленький бог!» Но рабочая тишина лаборатории смущала его, и он, оглядываясь на коллег и прикрывая трубку рукой, говорил вполголоса:
– Я-то ничего. Что со мной станется? Здоровье в порядке – спасибо зарядке! А вот у начальства моего, видать, со здоровьем дела обстоят похуже. Спекся, похоже, профессор наш. Не знаю, что с ним, но предполагаю, что летальный исход. Ага… Я не радуюсь, я скорблю. Ага… Отправился Лобник к дружку своему – Вите Камолову. Что значит – при чем? Они два сапога пара были. Нет, убийцу не нашли. Да кто его ищет-то? Но скажу тебе по секрету: и Камолова, и Лобника угробил один и тот же человек. Откуда известно? Да ниоткуда. Просто я знаю точно. Уж я-то знаю точно! Да никого не арестовывали, чудак-человек! А оттуда знаю, потому что убийца – я!
Тут только Спасский заметил, что все до единого сотрудники лаборатории смотрят на него в немом изумлении и даже страхе. Он сам не обратил внимания, как перешел с шепота почти на крик. Он стушевался на мгновение, а потом быстро и невнятно пробормотал в трубку:
– Ну все, пока, братишка, мне работать надо… – И отправился на свое место, ссутулившись под взглядами коллег.
Неловкую тишину и оторопь снова прорвал телефонный звонок. Спасский уставился в окно, мысленно ругая себя за допущенную неосторожность. «Ну и пусть, – подумал он наконец. – Все равно когда-нибудь все узнают о моем мистическом даре».
– Господа! – раздался радостный голос лаборанта. – Звонил Лобник. Он слегка приболел. Извинялся, что не сообщил сразу. Сказал, что постарается завтра уже быть на работе!
На столе у Спасского что-то стукнуло. Фельдъегерь с пакетом подорвался на случайной мине уже на подступах к штабу.
И в этот момент на коридоры, лестничные проемы, двери кабинетов института обрушился ливень долгожданного обеденного звонка.
Федор не находил себе места. Он тревожился за Елену и корил себя, что позволил ей сегодня уехать на работу. Лосева всегда удивляла и восхищала эта волевая особенность характера его любимой. «Надо» было для нее важнее не только «хочу», но и «могу». Федора не переставали волновать удивительные метаморфозы в ее поведении, когда буквально на глазах его Леночка из тихого, нежного, слабого, хрупкого цветочка в один миг превращалась в собранного, целеустремленного и сильного человека. «Жизнь ее научила быть такой, – размышлял Лосев. – Она столько повидала, через столько страданий прошла, что вынуждена быть сильной». В то же время он чувствовал, как ей не хватает его тепла и заботы, как необходима его защита. Она интуитивно тянулась к теплу и нежности, а потом вдруг опять могла стать жесткой и непреклонной. Как и сегодня, когда после ужасов и тревог выходных дней, после бессонной ночи она вдруг, посмотрев на часы, оделась, слегка припорошила косметикой следы усталости и отчаяния и заспешила на работу.
– Останься, – увещевал Федор, – ничего не случится, если сегодня ты скажешься больной.
– Мне нельзя пропускать работу, Федя, – отвечала она со вздохом. – У нас летний сезон и без того не самый удачный в смысле заработка, а если в конце месяца с меня еще и удержат за прогулы – совсем худо.
Сейчас Лосев терзался угрызениями совести, бродя по квартире и зачем-то перекладывая вещи с места на место. Если бы он мог, если бы он только мог нормально обеспечивать их маленькую семью – не было бы этих страданий и страхов, не случилось бы катаклизмов всех последних месяцев и дней! Он сам во всем виноват! Он сам виноват, что его жизнь складывалась совсем не так, как он мечтал еще там, в Москве, стоя перед холстом в мастерской Страхова и размышляя о таинственной судьбе одинокого и несчастного Эстея.
А сейчас мир словно опрокинулся, увлекая Федора за собой в водоворот странных и страшных событий. Убийство, фотографии, мерзкий тип в очках и с бакенбардами, отрезанная рука… Лосев остановился посреди комнаты и уже в сотый раз за сегодняшний день бросил тревожный взгляд на будильник: «Почему же не звонит Гаев? Он уже давно должен был все закончить!»
Федор сделал в волнении еще один круг по квартире и, поколебавшись, схватил трубку. Очень долго было занято. Лосев слушал противные частые гудки и в раздражении хлопал рукой по рычагу. Наконец телефон следователя сдался его настойчивости, и в трубке простонал длинный сигнал соединения. Через мгновение в ней что-то щелкнуло, и спокойный мужской голос произнес:
