Елена Белкина - От любви до ненависти
Фельдфебель и впрямь перестал косить. Сам он, видимо, орать привык, но от других подобного отношения к себе, уважаемому, стерпеть не мог.
— Все сказали? — спросил он.
— Нет, еще не все. Но остальное я буду говорить уже не вам!
— На здоровье!
Фельдфебель поднялся, чуть не отшвырнув стул, и вышел, оставив меня в совершенно идиотском положении.
И тут же, моментально! — недавний гонор слетел с меня. Я выскочила из кабинета и побежала за ним по коридору:
— Извините! Но поймите, я мать! Скажите хотя бы, когда его можно увидеть?!
Он молча двигался вперед. Вдруг остановился, с кем-то заговорил. Заулыбался! Стал ржать! Анекдот, что ли, ему рассказали? (Я не слышала, потому что не могла слышать ничего, что не касалось моего сына.) Мне дико было это: как может человек в такой ситуации улыбаться и даже смеяться? Как может не чувствовать боли?
Я стояла рядом.
Он освободился.
Я встала перед ним (руки заломлены):
— Ради бога, скажите, когда я могу его увидеть?
— Вам сообщат.
— Как сообщат? По телефону?
— Мы решим.
И он свернул в один из кабинетов с деревянной полированной дверью. Начальственный кабинет.
Я постояла возле него. И поняла вдруг, что теряю время.
И пошла из этого чертова места, думая: куда?
Куда?!
У журналистов, конечно, множество знакомых, в том числе и в милиции, и во властных структурах. У некоторых друзья. Знакомые у меня были, друзей же никого. Позвонить Илье? Он человек в городе известный, но отношения с властями плохие.
И тут я остановилась. И поняла сразу и безоговорочно: Мрелашвили. Только он. Зато наверняка.
Схватив такси, через пятнадцать минут я была в его кабинете.
— Василий Натанович!
— Что? Что такое? — перепугался он.
— Спасите, ради бога. Я вам… Я вас… Я что угодно!
— Да что такое?
Едва я начала говорить, он вызвал своего юриста (то есть юриста, работавшего при заводе, но это одно и то же). Путаясь, задыхаясь, плача, я описала ситуацию. Юрист, человек пожилой, утешительно спокойный, пожал плечами.
— Такое ощущение, что это кому-то нужно. То есть подстроено. Насчет наркотиков мы разберемся. Но задержание несовершеннолетнего без оповещения родителей?.. У вас есть телефон?
— Есть.
— Его задержали вечером, продержали ночь и вам не позвонили?
— Нет. Позвонили утром.
— Бардак! И сегодня не разрешили увидеться?
— Нет, в том-то и дело.
— Явно что-то стряпают, Василий Натанович, — обратился юрист к Мрелашвили.
— Да, — сказал он. И мне: — Вот что, Людмила Максимовна. Идите-ка в приемную, выпейте чаю, успокойтесь. Мы разрулим это дело.
— Правда? Вы сумеете? Сумеете?
— Мы сумеем.
То, что произошло потом, было фантастичным.
Секретарша Мрелашвили приготовила мне чаю, очень горячего. Я стала пить, обжигаясь. Захотела еще.
И вот когда я допивала вторую чашку (прошло минут десять, от силы пятнадцать!), раскрылась дверь приемной и в сопровождении милиционера вошел мой сын. Мой тонкий бледный сын с огромными недоуменными глазами.
Одновременно из кабинета вышли Василий Натанович с юристом.
— Возьмите своего, — сказал милиционер.
Я подбежала к Саше, обняла его. Он, стесняясь, отворачивал голову.
Вечером Саша рассказал мне все. Они сидели большой компанией. Разговаривали, смеялись, ничего особенного. Да, были там и те, кто занимается наркотиками. И даже в тот вечер кто-то что-то курил на кухне. Но не кололись: это дорого стоит, а денег ни у кого нет. Вдруг вламывается в квартиру куча людей: просто вышибли дверь, без звонка, без предупреждения! Берут всех. Скручивают руки. А когда привезли, из Сашиной куртки достали шприцы, ампулы, какие-то пакеты и даже деньги.
Похоже, кто-то был заинтересован в том, чтобы именно на него навесить криминал. Впрочем, другим тоже подбросили, сказал Саша. Им отчетность нужна, у них сейчас кампания по борьбе с наркотиками.
Может, и так.
А может, с материнской мнительностью думала я, не в Саше дело, а во мне? И он лишь орудие мести? Не Фофан ли тут замешан? Для него слишком хитроумно, таких связей он не имеет.
А не сам ли Мрелашвили запустил этот механизм?
Если так, он — страшный человек.
Я прогоняла эту мысль, поворачивала ее другой стороной: страшен Мрелашвили или не страшен, но вот попала я в жуткую ситуацию, и он единственный оказался способен помочь.
Он — нужен.
Вряд ли он ради победы надо мной будет так стараться. Ведь когда я прибежала с криком о спасении, он никакого намека не сделал о будущей с моей стороны благодарности! Да и теперь, вот уже почти неделя прошла: корректен, когда приходится общаться. Даже опять на «вы» стал называть.
Главное — он нужен.
Все еще может случиться, всего я теперь боюсь.
Я словно впервые оценила масштаб его — не личности, конечно — фигуры. Депутат. Директор завода, но не только, все знают, что у него еще множество легальных и полулегальных предприятий. Подозревают, что и с криминалом связан (а кто не связан сейчас из крупных промышленников?).
И что из этого следует?
«Следует ждать», — как поется в одной милой новогодней песенке.
Я стала ждать.
И дождалась.
Однажды, в пятницу, под вечер, он позвал меня к себе и спросил, не хочу ли я отдохнуть в узком интеллектуальном кругу на даче. Пусть осень на дворе, но дача отапливаемая, в сущности, загородный дом. После таких потрясений нужно расслабиться.
— Да, — сказала я. — Конечно.
Узким интеллектуальным кругом оказались, кроме нас с Мрелашвили, дородный мужчинище, которого я сразу узнала: вице-губернатор (в сопровождении блондинистой девицы) и хмурого вида человек с пальцами, унизанными татуированными перстнями (их было видно, хоть он и прикрыл почти все перстнями настоящими, золотыми), тоже с девицей и тоже блондинистой (я их про себя назвала Блондинка-1 и Блондинка-2, потому что никаких различий меж ними не было). Поскольку вице-губернатор и человек с перстнями были с девицами, я сделала вывод, что у Василия Натановича в роли девицы я.
Что ж. Так нужно.
Дача оказалась в духе тех игрушечных замков, которые понастроили сами знаете кто: из белого кирпича, башенки из красного, а конусовидные крыши башен покрыты блестящей жестью. Два этажа, на первом — холл, камин. Камин горел, но не грел, однако было тепло, потому что дом отапливался, как я поняла, через подвальный котел, от которого повсюду шли трубы и батареи. И стол был накрыт, и свечи кто-то зажег по углам (для форсу), и огромный телевизор в углу негромко звучал, но того, кто все это обеспечил, не видно. Словно незримый сказочный дух витал над домом. А над бревенчатой избушкой в глубине сада вился дымок. Баня, поняла я. И опять-таки, кто ее топит, неизвестно.
