Александра Соколова - Просто мы научились жить (2010-2012)
Господи, но ведь мы же любили друг друга.
Как иначе объяснить эти бесконечные ночи, в которых мы лежали, обнявшись и боялись пошевелиться, чтобы не вспугнуть это ощущение нежного и ласкового счастья. Как иначе объяснить моменты, когда я начинала фразу, а ты заканчивала ее, и говорила ровно то, что я имела ввиду.
Господи, но ведь мы же любили друг друга.
Когда мне было плохо, ты была рядом – держала меня за руки, дыханием согревала ладони и молчала когда нужно было молчать и говорила, когда без слов было уже не обойтись.
Господи, но ведь мы же любили друг друга.
Ты была моей женой, а я – твоей. Наш брак не был ни законным, ни венчанным, но он был большей силой, чем что либо иное в этом мире, потому что каждый день мы знали, что мы – друг для друга, и никак иначе.
Господи, но ведь мы же любили друг друга…
И проливались слезы. После разговора с отцом она научилась плакать, и это был выход для горечи, боли, тоски. Становилось легче – ненадолго, но все же, все же.
А утром она вставала с постели, выжимала мокрую наволочку, и все начиналось снова – работа, Даша, дом, ужас. И снова работа, Даша, ужас…
Лиза звонила редко. Она чувствовала свою вину и потому старалась максимально быстро свернуть разговор – спрашивала про здоровье Даши, про настроение Инны, и прощалась.
После каждого такого разговора Инна долго сидела, разглядывая трубку, и не задавала себе один и тот же вопрос – как же так? Но ответа не было.
И надо было как-то жить дальше, но как? Как?
Куда? И – самое главное – ради чего?
– А что будет с ребенком? – Спросила подруга Лелька, заехавшая в гости однажды вечером с бутылкой коньяка и набором шоколадных конфет «Победа». – Пока она шалается, ты им занимаешься?
Инна поморщилась. Лелин флотский юмор со времен студенчества совсем не изменился. Да и в остальном мало что поменялось: худая до невообразимости, некрасивая Лелька по-прежнему ходила в широченных штанах, красила волосы в белый цвет и курила тонкие сигареты, зажимая каждую в уголке узких красивых губ.
– Лель, ты отлично знаешь, что ребенок – не он, а она, – сказала Инна, – и прекрати курить на моей кухне, если хочешь портить здоровье – делай это в подъезде хотя бы.
– Нет, ну серьезно, Инка, – Леля, конечно, не обратила никакого внимания на заявление про сигареты, и прикурила новую, – ты занимаешься ребенком, пока она шляется?
– Формально Даша сейчас у родителей отца на даче. Но по существу вопроса – да, ею занимаюсь я. И мне не очень ясно, почему тебя это так беспокоит.
Инна встала со стула, потянулась за закипевшим чайником и разлила кипяток по чашкам. Заваривать свежий чай не было сил. Вообще ни на что не было сил. Даже спорить.
– Меня беспокоит другое, – Леля глотнула коньяка прямо из бутылки и даже не поморщилась, – ты очень привязана к этому ребенку, а прав на него никаких не имеешь. Что же будет когда твоя девка уйдет окончательно? Заберет ребенка, и поминай как звали.
Инна подняла глаза, сжимая зубы, и посмотрела на подругу.
– Не смей называть ее девкой.
Леля молча кивнула. Даже она понимала, что есть вещи, на которые нельзя посягать. Например, называть девкой женщину Инны Рубиной. Инны Рубиной, раздавленной и растерянной, но по-прежнему отстаивающей то, что ей было важно.
– И все же ответь по существу, – попросила Леля.
– У меня нет ответа. Я не знаю, что будет. Юридически я для Даши – никто, и если Лиза захочет ее забрать, я ничего не смогу сделать, кроме как пытаться убедить ее этого не делать. В нашей стране я, реально являясь ей мамой, формально не являюсь для нее никем.
Леля вздохнула, и сделала еще глоток.
– Ладно. Но ты же можешь бороться! Ты знаешь, к кому она ушла? Можно прямо сейчас поехать и набить ей морду, а твою привезти домой.
Господи, в этом была вся Лелька – схватить, побежать, набить морду, и вернуться – на щите, или под щитом, а то и вовсе без щита. Как жаль, что это невозможно.
– Почему невозможно?
Да потому что Лиза сделала свой выбор, и надавав оплеух ее избраннице, ничего не изменишь. Это ее любовь, ее чувства, и никто не может в это вмешиваться.
Зазвонил телефон. Пока Инна разговаривала с мамой и отнекивалась от предложений приехать, Леля допила коньяк, добыла из холодильника пару яиц, и принялась готовить омлет. Она включила плиту, плюхнула сверху сковородку, и ждала, пока она разогреется.
Инна даже вопросов задавать не стала – только брови удивленно приподняла. Леля очень комично выглядела у плиты – утопающая в своих странных штанах, которыми ее можно было бы обмотать раз пять, и еще бы осталось, курящая очередную сигаретку, и задумчиво морщащая лоб.
Она разбила яйца, вилкой помешала их в сковородке, не обращая внимания на Иннин возмущенный возглас – сковородка была тефлоновая, и достала из шкафа тарелку. Поставила ее перед Инной и переложила поджаренные яйца.
– Ешь, – велела.
Пахло отвратительно. Желудок весь сжался, он не хотел никакой еды, сама мысль о том, чтобы запихнуть в себя хоть кусочек, вызывала отвращение. Но Лелю было не остановить – она уже добыла кусочек хлеба, вилку, села напротив Инны и скомандовала еще раз:
– Ешь.
Инна вилкой отделила желток и, поморщившись, отправила его в рот. Леля удовлетворенно кивнула и продолжила:
– Так-то лучше. А теперь, Инка, ответь-ка мне, дуре, откуда ты знаешь, что она не ошибается?
Она чуть не подавилась. Закашлялась, нагибаясь над столом.
– О чем ты?
– Я о том, что у тебя есть идиотская привычка все решать за всех. Ты делаешь выводы, принимаешь решение – и все, тебя фиг остановишь. А если допустить на маленькую секундочку, что ты не права? Что на самом деле она свою телку вовсе не любит, а просто хочет трахнуть? Или даже не трахнуть хочет, а просто ей захотелось движухи, и она пошла искать ее на стороне? Ты ж не знаешь точно, Инка, а выводы делаешь.
– Ты сказала «она ошибается», – поправила Инна.
– А, да, – Леля всегда быстро теряла мысль, но так же быстро ее восстанавливала, – я имела ввиду, что даже если она думает, что любит ее, она реально может ошибаться. Я например часто так делаю – встречаю классного мужика, трахаю его, и думаю – все, влюбилась. А через неделю понимаю – фиг.
Вся боль, копившаяся в груди Инны, рванула наружу в радостном вопле: она права! Она права! Есть шанс! Вдруг она правда ошибается, и может еще… вернется?
Но здравый смысл рывком затолкал боль обратно.
– Перестань, – покачала она головой, – глупости. Речь не идет о том, что она чувствует, а о том, что она… ушла. И это реальность.
– Это реальность ровно до момента, пока ты разрешаешь этому быть реальностью.
