Gelato… Со вкусом шоколада - Леля Иголкина
Шпага… Очень благородное, старинное, красивое, а для меня сейчас — своенравное и странным образом потяжелевшее оружие. Всего каких-то семьсот граммов с небольшим довеском, но я совсем не чувствую руку вместе с ней: то ли до чертиков устал, то ли действительно ослаб от расписанного почти посекундного лечения того, что тупо запустил, когда на все забил, терпел, затем боялся и старался вычеркнуть из своего сознания факт полового нездоровья, каким по ошибке и сексуальной неосторожности награжден был, а на финал — носился по миру, уклоняясь от ответственности, которой по всем законам жанра все-таки не удастся избежать. Болезнь оказалась не смертельной, но крайне ощутимой:
«Воздержание, ребята, слишком тяжело нести. Тем более таким, как я, которые не привыкли к тому, чтобы в чем-то клевом ограничивать себя. Я молод, а значит, в этом деле чересчур активен, а в своем либидо, держащим нос по ветру сексуального раздора, определенно постоянен, а в сексе с женщиной и совместной вечерне-утренней постели стабилен… Но… Определенно был! А здесь — увы…».
— Твою мать! — подпрыгиваю, рывком сдираю с головы и скидываю на пол свой шлем.
— Чего ты? — запыхавшись, но определенно радостно и даже с нескрываемым задором в своем голосе спрашивает меня очевидно ведущая по очкам противоположная сторона.
— Ничего! — рычу. Откинув сброшенную защиту ногой куда-то в угол и повернувшись к Мантурову спиной, чешу на свою половину, на определенном расстоянии удаленную от центра дорожки для фехтования.
— Петь?
— Отвали, — шиплю.
Мне требуется просто время, но непродолжительное и довольно быстрое — минут пять или шесть, возможно, полных десять. Я хотел бы отдохнуть, сделать живительный глоток воды, размять шею, сосредоточиться на том, что делаю именно сейчас, и только после этого продолжить выяснение с ним отношений на колющих приспособлениях эпохи французских мушкетеров или каких-нибудь испанских кабальерос.
— Плохо себя чувствуешь? — спрашивает, прикасаясь своей разгоряченной — я чувствую повышенную температуру противника даже через ткань фехтовальной куртки — ладонью к моему плечу.
— Егор! — угрожаю голосом и вздрагиваю всем сильно наэлектризованным грядущим поражением телом.
— В чем дело? — он резко разворачивает меня, грубо обездвиживает, обхватив двумя руками за плечи. — Заканчивай вилять. Говори уже!
— Я типа недоспал, — кривляюсь и на ходу придумываю очень детские отмазки. — Потом недожрал — проволынил завтрак, потому что проспал и на без конца трезвонящий будильник тупо наплевал, а на обед курил, тянул одну за другой сигаретки и слишком громко шмыгал носом, утирая накатившую слезу, зло завидуя своему лучшему другу, который носился по, и без того, сильно взбудораженному офису с визжащим криком:
«Я, бля, выиграл дело, а, сука, Велихов с приставкой младший, что на нашем сленге означает „пока еще не лучший, скорее захудалый и, похоже, что неперспективный или поддельный, подобный и ненастоящий“, тупо слил защиту и руки вверх поднял. Хочешь? Хочешь, Петенька, чтобы я пузико тебе рапирой почесал?».
Что еще? Я охренеть как сильно недогулял. Бабы не дают, видимо, прошу нежалостливо или некачественно каждую деру. Еще вопросы? Ах, твою мать, ты хотел рапиру, я саблю возжелал, а в итоге мы остановились на тяжелой шпаге. Все, бл, не то! Ну? Интересует что-нибудь еще?
— Вопросов нет. Но еще два раунда, дофин, — кивает головой назад, почти подтаскивая меня к спортивному барьеру. — Остынь и дух переведи. Между прочим, я не помню, чтобы радостью визжал. Неужели я так глупо выглядел?
— Не то слово, старик, — усмехаюсь.
— Учту на будущее. Не повторится больше. Так, сколько ты хочешь времени на «перевести свой дух»?
— Две минуты, — морщусь, словно болевой приход ловлю. — Я кости разомну и растяну одеревеневшие сухожилия. Идет?
— Идет, — убирает руки и, сделав два шага назад и повернувшись ко мне спиной, отходит на свою половину, чтобы тоже отдохнуть и продумать новую стратегию.
Слежу за ним и определенно, сука, вижу, как сильно этот шалопай своей победе рад.
«Живи, удод! Пока я жутко издыхаю и в агонии хриплю» — шепчу, почти ногами утрамбовывая потревоженную гордость куда-то внутрь себя, подальше от любопытных глаз и липких рук каких-нибудь неблагожелательных тварюг.
Да все бы ничего и сегодняшний мой проигрыш на нелюбимой шпаге по очкам, которые я почти даю, отвешивая их Мантурову безвозмездно, откровенно говоря, меня совсем не беспокоит. Сейчас приоритетная сетка в жизни резко изменилась и, по-моему, слегка шоколадно-розоватый цвет приобрела. А сам я семимильными шагами двигаюсь к своей почти безукоризненной победе в наспех выдуманном споре с Тонечкой Смирновой, а значит, к вынужденному соседству с мелкой бестией, которой нужен личный угол с одной лишь целью, чтобы убраться от родителей, освободиться от слишком бдительной опеки и перейти на собственные хлеба, и, вероятно, как-то изощренно подразнить меня. Странная многоходовочка, а Тоник могла бы проще и солиднее обыграть своего «непримиримого» врага, но нет же, ей почему-то нужен долбаный сосед в моем лице. Но я тут же предусмотрительно прояснил странным образом складывающуюся, по-моему, не в мою пользу обстановку.
И как оказалось, что очень ожидаемо и абсолютно не таинственно — Смирнова в финансовом благополучии немного стеснена. Ей нужен тот, с кем она могла бы разделить жилищные условия и оплачивать неполную стоимость за съем квартиры и быть, как говорится, под надежной охраной. Такое возможно только с состоятельным соседом независимо от пола — исключительно по ее словам. То ли лесть, то ли заигрыш, то ли реальный комплимент и преклонение, то ли она в подруги набивается? Откровенно говоря, вообще не интересует, о чём и чем думала Антония в тот момент, когда выкатывала условия на пари. Но потом кое-что еще она ввернула, чем, откровенно говоря,
