Горький вкус любви - Аддония Сулейман

Господин Молчун говорил мне когда-то, что поначалу у Джасима был другой покровитель — владелец двух ресторанов на севере Джидды. Но потом Джасим подружился с Рашидом. «Рашид — приближенный одного из самых влиятельных людей в Джидде, — пояснил мне господин Молчун. — И это Рашид познакомил Джасима с его новым кафилом».

Но вот что странно: имени нового покровителя Джасима никто из нас не знал. Господин Молчун пояснил мне: «Это очень влиятельный человек. Он не хочет, чтобы его имя упоминалось в каком-то захудалом кафе».

Уже несколько раз я пытался выведать у Джасима хоть что-нибудь о его покровителе.

— Так когда ты мне скажешь, кто твой кафил? — спросил я его снова.

Он придвинул лицо к самому моему носу.

— Некоторые вещи должны оставаться тайной, мой дорогой. Сколько раз я должен повторять тебе это?

Я поднялся, чтобы идти домой. Он протянул мне привезенный из Парижа подарок. Это была книга Салиха ат-Тайиба «Сезон паломничества на Север».

Я уже слышал об этой книге от Хилаля. Насколько я понял, в Королевстве ее запретили — в ней речь шла о сексе.

— Йа Аллах, вот это подарок! Как мне отблагодарить тебя?

Джасим снова взял меня за руку.

— Останься на ночь. Мне нужно многое рассказать тебе.

— Не могу, дела.

— Прошу тебя, останься. Мне сегодня так одиноко.

— Не могу, — повторил я.

Он выпустил мою руку:

— Ладно. Тогда уходи.

Ее следующая записка стала для меня полной неожиданностью и еще сильнее укрепила мои чувства к ней.

Было позднее утро в начале августа. Я бродил по Ба’да Аль-Нузле в ожидании, когда появятся розовые туфельки, и просматривал свежий номер газеты. Как всегда, в «Оказе» большинство статей посвящалось королю Фазду ибн-Абдель Азизу и остальным членам королевской семьи. На фотографиях король открывал новую больницу и посещал различные города страны. Всё, что строилось или создавалось в Саудовской Аравии, называлось его именем. Мой друг Хани, коренной саудовец, поделился со мной своими опасениями по этому поводу:

— Ты не представляешь, как самовлюблен наш король, — сказал он. — Слышал последнюю новость?

— Какую?

— Футбольной лиге теперь присвоено имя короля, а кубок будет носить имя его помощника, Абдель-Аллаха ибн-Абдель Азиза. — Он покачал головой. — Скоро дойдет до того, что всех нас переименуют, и будут звать так же, как короля.

Итак, я шагал по Ба’да Аль-Нузле и читал «Оказ». Изучив всё вплоть до последней страницы, я положил газету на землю и сел на нее. На крыше дома напротив я заметил мальчишку, который смотрел на меня. В ответ я уставился на него. Так прошло несколько минут. Мальчишка не сводил с меня глаз. И вот раздались легкие шаги — это вышла из угла девушка в розовых туфельках. Я посмотрел на мальчишку на крыше, потом на розовые туфельки, потом снова на крышу. «Пожалуйста, уходи», — мысленно взывал я к несносному соглядатаю. Тот не двигался с места. Цоканье каблучков неуклонно приближалось. Теперь мне хотелось крикнуть девушке, чтобы она не бросала свою записку, а шла мимо. Но она уже швырнула желтоватый комок в сторону мусорного ящика. Мой взгляд метнулся на крышу: мальчик отступил от края кровли, расстелил молельный коврик и приготовился к молитве.

Крадучись я подобрал записку и помчался домой.

Едва захлопнув дверь, я развернул листок и вслух прочитал новое послание:

Несколько лет назад у нас были телевизор, видеомагнитофон и антенна. Но потом отец засомневался и спросил у слепого имама, не совершаем ли мы харам, обладая этими вещами. Имам заявил, что это харам, и рассказал отцу, какое наказание ожидает тех, кто смотрит телевизор или слушает музыку.

Домой отец вернулся, дрожа от страха, и тут же сломал всю аппаратуру. Он даже зашел в мою комнату и собрал все фотографии и картины, что у меня были, и выбросил их, потому что они тоже харам.

Поэтому у меня нет ни одной своей фотографии, чтобы передать тебе вместе с запиской, но, хабиби, если у меня и есть способности, то это способности к рисованию. Признаюсь тебе, я нарисовала твой портрет, и он совсем как настоящий фотоснимок. Я спрятала его в медальон, который всегда ношу у себя на груди. Обещаю тебе, что не расстанусь с твоим портретом до тех пор, пока не смогу обнять тебя.

Когда я прочитал, что она нарисовала мое лицо и где она хранит свой рисунок, у меня перехватило дыхание. Вся моя сущность словно перенеслась в одно мгновение в то изображение, что лежит в заветной ложбинке между двух холмиков грудей. Я буду первым, кто встретит ее утреннее пробуждение, кого оросит ее пот, кто увидит ее ресницы, опускающиеся, как блестящие кашмирские занавеси, в конце дня. Я буду первым в этом мире, в этом печальном мире, где мечты довлеют над реальностью, где красноречие обращается в немоту, где голоса уступают языку жестов и знаков, где любящий человек должен прятаться, прижимаясь к коже женщины, которую он, возможно, никогда не встретит.

4

В субботу утром я проснулся рано. Я открыл окно, и в комнату хлынули свежий воздух и пение птиц. Потягиваясь перед окном, я заметил, что солнце изрисовало мне руки яркими пятнами, пробуждая во мне желания и надежды прошлой ночи.

Примерно в семь часов я отправился на работу. Мой план состоял в следующем: я поработаю до середины утра, сбегаю на Ба’да Аль-Нузлу, заберу записку и вернусь на автомойку.

Мой хозяин согласился на это с большой неохотой.

— Только сегодня я позволю тебе отлучиться. Ты снова работаешь, поэтому я доволен. Да и сам выглядишь так, будто способен в одиночку перемыть все машины Аль-Нузлы.

В десять утра я примчался домой, сорвал с себя рабочий комбинезон, ополоснулся под душем и, одетый в брюки и рубашку, отправился в Ба’да Аль-Нузлу. К половине одиннадцатого я был уже на месте, возле мусорного бака. Вскоре я заметил женщину, выходящую из-за угла. Я опустил глаза: ее туфли были черными.

Все наши прошлые встречи с девушкой были между одиннадцатью и двенадцатью часами утра. Но на этот раз полдень наступил без нее. Жара усиливалась. Все женщины, появлявшиеся на улице, несли с собой лишь ложную надежду. К часу дня я изнемогал под палящим солнцем. Мне хотелось пить, но до ближайшего магазина идти минут десять. Что, если она придет, пока меня нет? К тому же мне давно пора было возвращаться на работу. Однако я не собирался покидать свой пост до тех пор, пока не придет моя незнакомка в розовых туфельках.

Только ее последняя записка, которую я сжимал в руке, давала мне силы не упасть. Город плавился от зноя. Время от времени я утирал с лица пот и разминал ноги.

Наконец послышался азан к дневной молитве. Я напряг всю свою волю, чтобы вырваться из охватившей меня летаргии. Всего десять минут оставалось до второго азана, призывающего верующих к намазу. Через десять минут по улицам станет рыскать религиозная полиция в поисках мужчин, уклоняющихся от обязанностей праведных мусульман. Не хватало только, чтобы меня поймали, выпороли и внесли мое имя в списки вероотступников. Хотя я прожил в Саудовской Аравии уже десять лет, всё равно считался иностранцем и в любой момент мог быть депортирован за малейший проступок.

Едва передвигая ногами, я поплелся домой. В квартиру я вошел, когда муэдзин провозгласил уже второй азан. Через мгновение слепой имам начал молитву, но я уже захлопнул за собой дверь.

Добравшись до кухни, я одним глотком осушил стакан воды, за которым последовало еще два. В комнате безостановочно надрывался телефон. Ну конечно, это звонит мой хозяин. Я решил не обращать на звонки внимания.

Было маловероятно, что девушка придет на условленное место во время намаза, поэтому я поставил будильник на четверть второго.

После краткого сна я стал снова собираться на свой пост в переулке Ба’да Аль-Нузлы, только на этот раз подготовился получше. Я взял с собой три банана и бутылку с холодной водой, а еще надел бейсболку, чтобы не так пекло голову.