Никогда не предавай мечту - Ева Ночь
Сегодня Макс целовал её, и не первый раз. Но что-то такое творилось с ней невероятное. Словами не описать. Хотелось одновременно сбежать позорно и прижаться. Касаться его везде хотелось.
Её не удивить красивыми мужскими телами. В силу профессии на такое перестаёшь со временем обращать внимание. Тем более, Альду никогда не привлекали мужские тела в силу её холодности. Не вызывали ни восхищения, ни томления, ни восторга. Ей даже на них как на произведение искусства любоваться не хотелось. А тут… что-то неизвестное.
Это немного пугало. И будь она скромнее или впечатлительнее – сбежала бы. Но вместо этого вышла вон из ванной комнаты. Закрыла за собой дверь поплотнее. Чтобы не видеть широкого разворота плеч, бугрящихся мускулов, напряжённых ягодиц. У неё даже в пальцах покалывать начало – так хотелось погладить эту великолепную поджарую задницу.
И взять в руки член хотелось. И прикоснуться губами – тоже. Никогда не испытывала раньше ничего подобного. Она делала это раньше, потому что понимала: нужно. Как часть какой-то работы. Хочешь не хочешь, а надо сделать и как можно лучше. А сегодня… всё по-другому.
На кухне из крана капает вода. Надо пригласить знакомого дядечку. Пусть отремонтирует. Трезвый и цепкий взгляд замечает каждую мелочь. И снова накрывает ощущение, что она здесь жила. Живёт.
Альда безошибочно находит кастрюльку, словно сама её туда ставила. Всё остальное делает автоматически, погруженная в свои мысли. Каша, яйца, салат. Привычная монотонность ежедневного существования. Но сегодня она не одинока, и это рождает в ней яркую точку. Горячее блюдце, на котором плавает её подтаявшее сердце.
– Обещанная кашка? – мурлычет огромный кот ей прямо в ухо. Но она не вздрагивает. Привычка. – Кажется, я сейчас слона съем, – дышит горячо в шею и по телу бросаются врассыпную мурашки. И соски твердеют и натягивают ткань футболки.
А Макс довольный, улыбается. Настроение у него явно в плюс. Альда суетится, накрывая на стол, и приятно ей впервые в жизни – от того, как насыпает она в тарелки вязкую овсянку, как пытается поставить салат ровно по середине стола. Как ёрзают по плоской тарелке варёные яйца – приятно.
– Крутые или всмятку? – деловито интересуется Макс. И то, как он берёт яйцо, кидает её в жар. Его пальцы на белой скорлупе, словно на её мраморной коже.
– Вкрутую, – не может оторвать взгляд от его рук.
– Тогда бери яйцо, – приказывает, шевеля бровями. В глазах его прыгают черти, но Альда не понимает сейчас сигналов. Всё в ней обострено почему-то до чётких граней, словно на передержанной фотографии, когда линии перекрывают черты.
Она выполняет команды, воспринимая только его голос. Яйцо ложится в ладонь, как граната, и когда она «взрывается», Альда моргает, чтобы понять, что произошло.
– Я выиграл. А ты проиграла, – невозмутимо говорит Макс, показывая своё целое яйцо, как трофей. – Мы с сестрой в детстве часто мерились. У кого яйца крепче, – улыбка у него от уха до уха. Влажная прядь падает на глаза, и он небрежно откидывает её назад.
Альда смотрит на треснувшую скорлупу, и её начинает душить смех. Это Макс цокнул яйцо об яйцо. Напал коварно, пока она пребывала в прострации.
– Значит, говоришь, твоё яйцо крепче? – хохочет она, прикрывая лицо руками. Что-то мешает ей. И она судорожно пытается положить поверженное в бою яйцо на тарелку.
– Круче – однозначно, – бьёт он по скорлупе чайной ложкой, пряча улыбку. – Кстати, о сестре. Не хочешь познакомиться?
Альда замирает, пытаясь понять, что он только что сказал и почему ей кажется, что дистанция между ними с этими словами суживается до одной прямой линии, тонкой, как полоска бумаги.
– Ты серьёзно? – ищет в глазах шутку и не находит.
– Серьёзней не бывает. Лизе двадцать, она та ещё стерва и головомойка, но я люблю её, естественно. В детстве мы цапались, как сумасшедшие. Никак не могли поделить родительское внимание.
– А у нас наоборот, – неожиданно для самой себя признаётся, пуская его туда, куда другим заказан путь. – Мы с братом всегда ладили. Он… понимал и понимает меня лучше, чем мать и отец. Но у нас разница в возрасте – шесть лет. Может быть, поэтому.
– Поверь мне: не поэтому, – фыркает Макс, с удовольствием уплетая овсянку. Наслаждается. У него такой здоровый аппетит, что Альда и себе ковыряет в тарелке, заставляя себя поесть. Привычка. Последние два года она многое заставляет себя делать через силу, чтобы жить.
– Наверное. Мне не с чем сравнивать. Но сколько себя помню, он всё время рядом был. Банты перевязывал. Колготы подтягивал. За руку водил в школу и студию. Мы рано расстались. И я всё время жалею о тех годах, что прожила без Валеры.
Макс откладывает ложку. Смотрит на неё тревожно. Глаза у него темнеют. Нервно дёргается кадык.
– Прости…
О, Господи… он не то подумал. А она такая бестолочь – не могла выразиться по-другому.
– Нет-нет, что ты… Это ты прости, я не то брякнула. Просто он ушёл из дома. Сбежал от семьи. Счастлив и занимается любимым делом. Мы снова общаемся. Три счастливых года. Не знаю, как бы я пережила без него то, что со мной случилось.
Макс сжимает её ладонь, но Альда осторожно освобождает пальцы.
– Не надо. Не жалей. Не сочувствуй. Это не плохо, просто не хочу нырять в прошлое. Я есть сейчас. И на этом стою, как каменный идол. Вокруг могут меняться условия. Рождаться и умирать люди. Камни падать с неба могут, а я стою – и ничто меня не может сдвинуть с точки, на которую я сейчас нацелена. Уже не изменить того, что случилось, Макс, поэтому надо жить дальше.
– Если бы тебя ничего не трогало, ты бы сейчас не вырвала руку. А это значит, что можно повалить и каменного идола.
Макс смотрит ей в глаза, выжигая огненные дорожки, что идут от горла к сердцу. Это путь слёз, но Альда уже отплакала своё.
– Да, – соглашается, принимая вызов. – При желании можно и землю перевернуть, если сделать правильный рычаг. Ничто не вечно. И боль тоже. Главное – не ковырять