И солнце взойдет (СИ) - О&#39

Тем временем названный Энтони Лангом мужчина заложил крутой вираж меж кресел, выбрал одно из них, по всей видимости, самое любимое, и прямо на ходу ловко запрыгнул на широкую кожаную спинку. Демонстративно перекинув ноги в темно-серых замшевых ботинках, он изящно развернулся к столу главного врача, уперся подошвами в мягкое сиденье, а затем искусственно брезгливым движением поправил рукава черного свитера и принял позу мыслителя. Сегвей же продолжил путь вперед, где через пару метров врезался в стену, раздраженно пискнул, а после безвольно замер. И в этот момент стало понятно, что все это не хорошо спланированное выступление, а чистый экспромт. Ибо в помещение сначала входило эго доктора Ланга, а потом уже он сам.

Тем временем в кабинете стало тревожно тихо. Неподвижно сидела Энгтон в своем высоком, светло-бежевом кресле. У книжных полок статуей замер Дюссо и с кривой ухмылкой смотрел на застывшее олицетворение хамства и позерства. Рене же немедленно сглотнула и вонзила ногти в ладони. Плохо. Плохо так думать о людях, а тем более о человеке, проявившем столько внимания к совершенно незнакомой девчонке. Ведь в том, что это именно ее мотоциклист, сомнений не было. Однако, Рене одновременно и узнавала, и не узнавала. Словно изменилась какая-то незаметная, на первый взгляд, деталь. Ощущение. Восприятие? Возможно. Но именно из-за этого весь, казалось бы, выстроенный механизм анализа образа заскрежетал и сломался. Да, вчера доктор Ланг не стал снимать на улице шлем, но теперь ничто не мешало хорошенько его рассмотреть. Так, может быть, дело именно в этом? Во внешности?

Исподлобья, словно вор, Рене бросила быстрый взгляд на ярко освещенный профиль, затем еще один и еще. Сегодня ей было отчего-то страшно попасться на своем любопытстве. Но по тому, как именно Энтони Ланг дернул бровью стало понятно — он прекрасно осведомлен о ее наблюдениях. Его легкая ухмылка почти кричала, что сию минуту этот сидящий в претенциозной позе мужчина милостиво дозволял себя рассмотреть. Как долго? Вероятно, пока ему не надоест. И снова Рене хотела шлепнуть себя по молчавшим губам, лишь бы перестать думать так мерзко, но не могла. Ей будто мысленно приказали смотреть, и она не осмелилась возразить.

«В моей работе споры часто заканчиваются плачевно…» Ах, еще бы!

Ну, что же… Ланг был по-прежнему бледен, только сегодня кожа выглядела чуть поживее вчерашнего мертвеца. Накануне выдалось непростое дежурство? Скорее всего. Рене видела две прочертившие высокий лоб морщинки, едва заметную синеву под запавшими глазами, крупный нос, что отбрасывал контрастную тень на впалую щеку, и поджатые губы… А еще стремительную линию челюсти. Такую необычную, будто кто-то, не задумывавшись о пропорциях и анатомии, взял линейку, да и провел размашистую прямую сразу от острого подбородка до беспорядочных темных прядей волос. И Ланг, конечно же, знал о своих недостатках, однако, вопреки логичным для любого человека попыткам их скрыть, нарочито подчеркивал каждый. Он поворачивал голову так, чтобы резкий свет безжалостно падал на мелкие старые шрамы, утяжелял и без того нависавшие надбровные дуги и обрисовывал естественную неровность кожи. Угловатый, но одновременно геометрически верный. Видит бог, его профиль можно было прямо сейчас расчерчивать для средневековых гравюр. Или учебника для челюстно-лицевого хирурга.

Впрочем, какие бы мысли не витали в голове растерянной Рене, сам Ланг явно был выходцем из новой эпохи минимализма и почти аскетизма. Однородным траурным пятном он выделялся на фоне светлых кресел да бежевых стен, и даже закатанные рукава его свитера обнажали то ли черный рисунок нательной рубашки, то ли… Рене чуть сощурилась. Нет-нет. Это было бы слишком просто для такой лирично-патетично-истеричной натуры, — Господи, Рене! Ты только послушай себя! — и всё, конечно, намного сложнее. От тыльной стороны широкой бледной кисти до спрятанного тканью локтя левая рука Ланга оказалась покрыта темной краской татуировки, которая образовывала непонятный узор из ломаных линий. Ох… Рене медленно выдохнула. Пожалуй, это стоило назвать «необычным».

— Что за цирк?

После недолгого молчания ледяной тон доктора Энгтон почти взорвал белый кабинет. И Рене понятия не имела, как усидела в своем кресле, а не вскочила в попытке броситься прочь, чтобы спрятаться от предстоящей некрасивой сцены. Просто один брошенный взгляд на сидевшую с идеально прямой спиной женщину вынудил прикусить язык и остаться на месте.

— Не больше, чем тот, что устроили вы. Доктор Энгтон, — неожиданно вкрадчиво произнес сидевший на кресле Ланг, отчего Рене опять нервно дернулась. Без шлема и в тишине кабинета его голос звучал гуще, плотнее, тревожней.

— Я заявилась к тебе в операционную верхом на верблюде?

— Слава господу, нет. — Ланг отрицательно качнул головой, и послышался негромкий смешок.

— Тогда я не понимаю, о чем ты говоришь. — Энгтон сделала вид, что лежавшие перед ней документы потрясающе интересны. Уж точно любопытнее приглашения в полемику.

— Да неужели, — протянул мужчина, а затем резко выпрямился. — Тогда, ради чего здесь сидит это ничтожество? Уж не потому ли, чтобы подсунуть мне того самого верблюда вместо ассистента?

Рене мгновенно вспыхнула и, кажется, даже забыла, как дышать. Однако кивок головы в ее сторону дал ясно понять, что она все-таки не ослышалась. Доктор Ланг действительно, не скрываясь и без единой попытки добавить каплю такта, только что оскорбил своего резидента прямо в кабинете главного врача. И если Рене все же уверилась в отсутствии у себя слуховых галлюцинаций, то вот проанализировать брошенное слово, увы, не смогла. Наивный мозг попросту отказался. И все же ладони немедленно вспотели, а по шраму будто прошлись железным прутом, пока сердце неистово стучало от несправедливой обиды. «Ничтожество…»Что?!

— Еще одно оскорбление, и ты вылетишь прочь из моей больницы. Извинись немедленно, — жестко отрезала Энгтон и швырнула на стол тяжелую папку. Ланг пожал плечами и развел в стороны руки.

— Значит, будете искать нового главу отделения.

Вопрос с извинениями был демонстративно проигнорирован, однако Рене и не думала о них. Все, чего ей хотелось — сбежать.

— И найду.

— Сомневаюсь, — хмыкнул Ланг, а потом резко наклонился вперед. — Иначе мы бы с вами сейчас здесь не разговаривали. Я нужен вам, доктор Энгтон. Вы нужны мне. А вот она никому из нас двоих не нужна.

Это было чертовски невоспитанно и дико неприлично обсуждать человека в его же присутствии. Об этом знали все находившиеся сейчас в кабинете: разглядывавший собрание томов по анатомии Дюссо, сжавшаяся в кресле Рене, раздраженно смотревшая на своего врача Энгтон и, конечно же, сам Ланг.

— Все уже решено, Энтони, — нарочито спокойно произнесла Лиллиан.

— Да мне плевать, — раздалось в ответ фырканье. — Пусть катится обратно в МакГилл, Лаваль или кто там ее прислал. Я просил нормального ассистента, не ЭТО!

— Ланг! Клянусь, ещё раз…

— Ох, что такое? Я обидел наше золотое дитятко? — Он намеренно не смотрел в сторону Рене. Действительно, зачем обращать внимание на мебель? Это она поняла по тому, как пристально Ланг вглядывался в лицо сидевшей перед ним Леи Энгтон. Будто хотел найти там доказательства своей правоты. — Прошу меня простить, но на пение дифирамб очередной «звездочке» идиота Хэмилтона у меня нет ни времени, ни желания.

— Зато тебе вполне хватает его на унижения, — не моргнув парировала главный врач. А затем холодно добавила: — Мы это уже обсуждали.

— И мой ответ прежний — нет. Я не возьму к себе недоучку.

Рене хотелось провалиться сквозь три этажа и подземные переходы. Что случилось? Святые небеса! Что же случилось с тем человеком, который вчера потратил на нее больше четверти часа, заплатил за такси и еще позаботился о будущей безопасности? Чем она успела его обидеть? Или оскорбить. Неужели все это было лишь ради призрачной надежды, что из чувства благодарности она не позвонит в полицию? Глупости… Нет! Нельзя так думать! Рене готова была прозакладывать будущую лицензию врача, что в действиях Ланга не было скрытого подтекста. Господи, она искренне хотела в это верить.