Выше стен - Тори Ру
От такого скотства становится больно и смешно.
— Что с тобой? Тебе плохо? Ты бледный… — Дурочка встает на цыпочки и гладит меня по щеке, но я отшатываюсь и огрызаюсь:
— Тебе кажется, перекрестись!
Я вижу, что она вот-вот заплачет — черные губы дрожат, а во взгляде мелькает замешательство и обида.
Глубоко вдыхаю, снова включаюсь в игру и улыбаюсь:
— Ладно. Окей. Встретимся после занятий на остановке — не хочу, чтобы твои подружки лезли в наши дела.
15 (Святослав)
Знакомые огромные окна с подозрением глядят на меня, силясь понять, кто потревожил их покой и чисты ли его намерения, и я по инерции запускаю руку в пустой карман в поисках ключей, брошенных под ноги отцу позапрошлой весной.
Мои помыслы далеки от благородных — приглашение я принял лишь потому, что мне тоже нужно сделать видео. Только обнародую я его не в шараге.
«Папина радость» на удивление быстро справляется с замками, распахивает дверь, смотрит на меня пьяными расфокусированными глазами и радушно улыбается.
От знакомой обстановки, запахов дерева, мебели и ванилина оживают не шибко радостные воспоминания, и желудок скручивает. Голод и паленая спиртяга Севы дают о себе знать, и дурочка, словно читая мысли, выдает:
— Святик, хочешь перекусить?
Я на автопилоте бреду за ней на кухню, занимаю свой любимый стул и всматриваюсь в детали — новые и те, что сохранила память, и мне кажется, что я умер, стал призраком и после смерти навещаю некогда родное жилище.
— Мама отлично готовит! — Дурочка щелкает кнопкой чайника и, покачиваясь, направляется к шкафчикам. Сейчас она откроет крайний справа, и там будут… Нет. Чашки она достает из другого, а я наконец понимаю: тут окончательно и бесповоротно изменилось абсолютно все.
Обои на полтона посветлели, над подоконниками повисли дурацкие занавесочки, чужие вазочки, картинки и сувенирчики захламили полки.
Я не был в этом доме больше двух лет — выпал из реальности, исчез, а его обитатели как ни в чем не бывало продолжают жить. У него теперь своя история, в которой мне нет места.
«Папина радость» ставит на стол тарелки с едой, приготовленной отцовской шлюхой, томно улыбается и устраивается напротив. Меня мутит.
— Как поживает котенок? Отчим скоро вернется, я решу вопрос и заберу его сюда… — Она чересчур пристально рассматривает меня и заливается румянцем, когда понимает, что я замечаю.
— Все отлично. Но я его тебе не отдам. Теперь это мой зверь. Я не бросаю своих.
Дурочка пытается спорить, но я пресекаю ее вопли улыбочкой, подношу чашку к губам и глушу воняющий имбирем кипяток. Несмотря на дикий голод, к еде я не притрагиваюсь.
— Твои проблемы не разрешились? — Она лезет в душу, и я перебиваю:
— Которая из?
— Прости…
— Нет, все нормально. Денег пока не поднял, работу — не нашел. И отец… не вернулся.
Она всхлипывает, достоверно изображая переживания, всю нежность мира и готовность утешить. Даже моя учительница из театрального кружка так не умела. Впрочем, мать-актрисулька по-любому передала дочке талант к лицедейству и раздвиганию ног перед всеми страждущими.
Дурочка Регина тут же пытается увести разговор в другое русло, но несет такую ахинею, что я морщусь. К счастью, ее словарный запас заканчивается вместе с моим чаем, и наступает благословенная тишина. Мне бы не хотелось ее нарушать, но «папина радость» в нетерпении ерзает на стуле и переходит в наступление:
— Показать тебе дом? Не думай, я не хвалюсь. Я жила очень бедно, и сама не верю, что теперь обитаю в такой роскоши.
— Валяй! — Я пожимаю плечами, поднимаюсь со стула и иду за ней. Действо напоминает гребаный цирк. Экскурсия по дому, где я родился и вырос…
— Гостиная. Спальня родителей. Гостевые. Кабинет… — Она с гордостью раскрывает очередную дверь, за которой обнаруживается папашин стол, кожаное кресло и картина с изображением древнегреческого бога с крыльями на шлеме.
Проследив за моим взглядом, дурочка оживает:
— А это… эм…
— Гермес. Бог торговли, — отвечаю я за нее и направляюсь дальше. И дебилу понятно, что она ведет меня в мою комнату — ей во что бы то ни стало нужно сделать запись. Возможно, меня ждет нечто невообразимое в постели, раз она рассчитывает в процессе на признание в любви. Тихо офигеваю и усмехаюсь, хотя мне не весело. Я пришел сюда примерно за тем же, но вовсе не уверен, что даже дополнительный пузырек, раздавленной с Севой в курилке, избавит меня от брезгливости к этому кривоногому потасканному пугалу.
Как ни странно, моя нора пострадала от приживалок менее всего — обои и мебель на месте, но любимая кружка с Дартом Вейдером, одиноко стоящая на тумбочке, и остатки черного кофе, присохшие ко дну, вмиг выбивают из захмелевших мозгов лирический настрой.
Пару часов мы сидим на кровати, смотрим слезливый сериал от «Нетфликс», и розовая, не слишком чистая голова дурочки, источающая аромат дешевых духов, давит мне на плечо. Борюсь с желанием сбросить ее с себя, но временами поддаюсь странному умиротворению до такой степени, что одолевает зевота. Зачем я так накирялся?
На экране ноутбука красивая стерва строит козни положительным героям.
— Смотри, она красивая. Но сволочь та еще. Так что твоя теория хромает на обе ноги! — по-братски поучаю я дурочку, и та вздрагивает.
— Она не красивая! Правильные черты, грамотный мейкап, но не более! Знаешь, Свят, у меня есть сверхспособность. Я могу распознавать настоящую красоту. И вот что я скажу тебе! Красивое не может быть плохим. Я люблю красивые вещи — они радуют меня. А красивые люди, они… как ангелы…
— И я красивый? — уточняю на всякий случай, сраженный полным отсутствием логики. — Ты видишь меня таким?
— Да…
Я долго и пристально рассматриваю ее — если стереть черную помаду, она, возможно, станет вполне симпатичной. Сердце снова екает. У меня давно не было девчонки, все дело в этом. Сдаю позиции, скоро, как и отец, перейду на шлюх…
Слипшиеся ресницы трепещут, рот приоткрыт, «папина радость» еле дышит и готова на все. Прямо здесь, в моей комнате, на моей кровати…
Не до конца выветрившийся алкоголь туманит мозги и разгоняет кровь, и я, улыбнувшись «искренней» улыбкой, толкаю ее на подушки и присасываюсь к губам.
Она не отвечает — лежит, замерев и прикрыв глаза, и у меня сносит башню. Руки сами лезут ей под блузку, судорожно расстегивают пуговицы и лифчик, задирают юбку. Она наконец включается — пытается стянуть с меня толстовку, гладит
