Медленный фокстрот - Александра Морозова
Я помню, как завороженно рассматривал тетю Веру, ее легкие кудри, виднеющуюся под шубкой блузку – когда все женщины носили теплые, иногда затертые в катышки свитера, – жемчуг, серебро браслетов, сапожки на тонких каблучках.
А теперь я смотрел на ее дочь в стареньком поношенном кафтане Снегурочки, из-под которого виднеются самые простые синие джинсы, и ловил себя на тех же ощущениях – казалось, во всем мире нет женщины красивее, нежнее, женственнее. Ее волосы и глаза так поразительно подходили друг другу, словно жизнь, давая ее телу цвета, смешала краски, получила этот сладкий медовый, раскрасила им глаза и не смогла остановиться. Даже кожа ее отливает тем же, но в разы приглушенным оттенком. А эта ее улыбка и смех, с которым она встречает забавные движения детей…
Музыка закончилась, и она плавным жестом подозвала меня ближе, пока слушала девочку со светлым хвостиком и смотрела на нее так же, как в свое время смотрела на нас, детей, ее мать. Мне никогда не казалось, что Лайма и тетя Вера похожи – во внешности что-то было, тот же теплый полутон, но тетя Вера всегда была более конкретна: шатенка с карими глазами. А Лайму нельзя было назвать ни шатенкой, ни блондинкой, ни светлоглазой, ни темноглазой. Зато в характерах наоборот – Лайма была резче, тверже, жестче, но, несмотря на то что ее мать тоже умела идти напролом, она чаще пользовалась дипломатией и убеждением.
Я подошел к Лайме, все еще разглядывая ее, и механически раскрыл мешок с подарками. Она оторвала взгляд от девочки и посмотрела на меня с растерянной чарующей усмешкой.
– Дедушка Мороз, – негромко и от этого как-то интимно позвала она. – Дай нам, пожалуйста, Машенькин подарок.
Я вспомнил, зачем пришел, и полез в мешок.
– Машенькин пода-а-арок, – произнес я, по-стариковски растягивая «а». – Ну-ка, доченька, подсоби!
– Староват стал наш дедушка, – сказала детям Лайма. – Запамятовал, кому что приготовил.
– Да ничего он не старый! – заявила девочка со светлым хвостиком, и я только сейчас понял, что она разглядывала меня. – И глаза у него какие-то знакомые.
Внаглую с заднего ряда ко мне подошел Стас, дернул за локоть, всмотрелся в лицо.
– Так это Литвинов, – опознал он.
Дети тут же завизжали, Лайма застонала, а я засмеялся.
– Молодец, Стас! – сказал я, стягивая с себя шапку и мерзкую вонючую бороду. – Ты заслужил от меня особый подарок. Получишь его на Новогоднем балу.
Он лишь довольно кивнул, не унижаясь до девчачьего визга. Вроде как разрешил себя одарить. Мальчишка не промах!
Новогоднее представление было испорчено, дети уже не обращали внимания на Лайму, прыгали вокруг меня и наперебой что-то спрашивали и трещали.
– Так! – поднял я руки. – Я выслушаю всех, но по очереди.
– Я пошла делать горячий шоколад, – вздохнула Лайма.
Дети снова принялись взвизгивать.
– А можно мне тоже? – спросил я.
Лайма лишь беззлобно хмыкнула и вышла из танцевального класса.
И началось.
– А когда вы начали танцевать?
– А как вы стали чемпионом?
– А почему вы переехали в Москву? Вам что, тут не нравилось?
– А можно сфоткаться?
– А можно потрогать?
– А можно мне тоже особый подарок на Новогоднем балу?
Мы все сели в круг на пол, и я рассказал ребятам, как в восемь лет сам пришел в спортивную школу. Как в семнадцать мы с Лаймой стали чемпионами России. Как сразу после него готовились стать чемпионами мира. Но не стали.
– Это из-за травмы Лаймы Викторовны, да? – участливо спросил Стас.
Все замерли со своим горячим шоколадом. Лайма смотрела в окно и словно не слушала нас.
– Да, – ответил я.
И продолжил. О том, как с другой партнершей – уже третьей после Лаймы – по второму кругу стал чемпионом России в двадцать, а звание чемпиона мира получил только в этом году, сменив еще трех партнерш. Как между Россией и миром был еще миллион разных турниров. Была Европа – седьмое и второе места.
Как переехал в Москву после второй победы на чемпионате России, потому что мой новый тренер жил в столице.
– И как в Москве? – спросил Стас, словно думал, надо ли ему самому покорять столицу.
– Сначала было сложно, – ответил я. – Город другой, живет в другом ритме. Как если бы вы все время танцевали медленный вальс, а тут вдруг приходится танцевать самбу. Но ко всему привыкаешь. А потом и нравиться начинает.
– А какой ваш любимый танец? – спросила девочка, с которой Стас был в паре.
– Джайв.
Она обернулась к Лайме.
– А ваш?
– Медленный фокстрот.
– Мы такой еще не танцуем, – вздохнула девочка со светлым хвостиком, Маша.
– А почему такое название – фокстрот? – спросил какой-то парень, судя по виду, самый младший.
Я посмотрел на Лайму, но она кивнула, мол, рассказывай ты.
– Есть две версии. Если верить одной, то этот танец придумал американский актер, комик и танцор Гарри Фокс. И «фокстрот» переводится как «походка Фокса».
– А по другой версии? – спросили ребята, когда я замолчал.
Теперь я посмотрел на Лайму и кивнул. Она крепче сжала в руках кружку с горячим шоколадом.
– Кто помнит, как по-английски «лиса»?
Несколько голосов сразу отозвалось: «fox».
Лайма продемонстрировала свою ладонь, как бы говоря: вот видите.
– По другой версии название переводится как «лисья походка», – продолжала она. – Потому что этот танец очень плавный, в нем есть аккуратные, крадущиеся шаги.
– Это настолько неповторимый и индивидуальный в своем исполнении танец, – добавил я, – что его могут красиво исполнить только пары очень высокого уровня подготовки и с очень хорошей взаимосвязью и пониманием друг друга. Иначе ничего не получится. Это самый сложный танец, собственно, поэтому он и нравится Лайме Викторовне. Как все сложное и, желательно, невыполнимое.
Дети захихикали. Лайма пнула меня по щиколотке.
Из Дома культуры я вышел без двух минут восемь.
Глава 13
Даня
Аня, конечно, была рассержена, но виду не подавала.
Она быстро освоилась в нашем люксе – две очень даже просторные комнаты, спальня и гостиная, с небольшой условной
