Танцующий лепесток хайтана - YeliangHua
Его вопрос застыл в воздухе подобно грозовому фронту, вот-вот готовому вспыхнуть электрическим разрядом и поразить обоих.
Чу Ваньнин невольно вжался спиной в подушку, понимая, что Мо Вэйюй, вероятно, прав.
Он поставил успех Мо Жаня выше своих интересов. Выше самого себя. Это казалось правильным… потому что Мо Вэйюй в прошлом был его любимым учеником.
Но он был не только им.
Чу Ваньнин верил, что не вправе отнимать у Мо Жаня его успех, не считал, что достоин подобного. Его злило, что парень не понимал этого. Что готов променять что-то действительно важное — на сомнительное увлечение, которое будет лишь вызывать кривотолки.
В то же время, он не считал, что отношение Мо Вэйюя к нему будет значить так много. Когда правда наконец открылась, он посчитал, что просто даст Мо Жаню всё, чего тот только пожелает — и тот, в конце концов, очнётся от наваждения и увидит, что Чу Ваньнин вовсе не так хорош.
Но… кем в этот момент был для него Мо Жань?
— Я люблю тебя, — проговорил Чу Ваньнин едва слышно. Слова ощущались на языке горечью, утонувшей в приторной сладости. Ему было тяжело говорить об этом — каждый звук приходилось выцеживать из себя по капле, словно кровь.
Он всё ещё не был уверен, поймёт ли Мо Жань, как много в этих словах для него.
Его любовь столько лет существовала в тишине, и, дав знать о своих чувствах Мо Жаню однажды, Чу так и не научился выражать их иначе, кроме как молчать.
Вероятно, из-за того, что так долго он хранил их в тайне, в какой-то момент всякое упоминание любви вслух превращалось в пытку.
— Как учитель, — заключил Мо Жань, и на его лице появилось совершенно загнанное выражение. — Ты думаешь, я не вижу разницы?
Чу Ваньнин замолчал.
Он действительно не знал, что на это сказать.
Мо Жань привык говорить о своей любви открыто. Для него это было так легко: шептать “я тебя люблю” каждый день... в волосы, подвернувшуюся случайно ладонь, колени, изгиб шеи, или разомкнутые в удивлении губы; писать об этом в сообщениях, звонить — и заканчивать каждый телефонный разговор этой фразой.
Чу продолжал молчать.
Теперь же, когда он буквально вывернул наизнанку собственную душу, ему попросту не верили.
— Как учитель ученика, — кивнул он медленно, понимая, что ещё немного — и начнёт задыхаться от омерзения к самому себе. — Думаю, я устал, Мо Жань. Полиция оставит тебя в покое. Ты… можешь идти.
====== Часть 48 ======
Прошло пару дней прежде чем Чу Ваньнин наконец покинул больницу. Он больше не виделся с Мо Жанем, однако, вероятно, всё это было к лучшему: подозрения о том, что за ним наблюдают, ничем не подтверждались, но мимолётные вопросы медсестёр казались уж слишком подозрительными. Чу предпочитал отмалчиваться, или делал вид, что не в настроении ни с кем говорить, но всякий раз, когда кто-нибудь упоминал Вэйюя, становилось не по себе.
Кроме того, у него было теперь предостаточно времени, чтобы проанализировать ситуацию. Разумеется, пришлось вспомнить и о Жун Цзю — но, вот незадача, тот, казалось, исчез с лица земли сразу после скандала. Дело так и не дошло до судебного разбирательства — его замяли… но, как выяснилось, сам скандал в прессе смаковали несколько месяцев. Куда при этом смотрели агент Мо Вэйюя и вся пресс-служба команды, в которой парень работал, оставалось загадкой.
Чу Ваньнин подумал, что, вероятно, именно отсутствие самой жертвы — Жун Цзю — подстегивало газетчиков и блогеров генерировать тонны контента со всевозможными домыслами и грязью.
Эти несколько дней в госпитале он посвятил просмотру старых видеороликов и чтению всевозможных досужих сплетен о Вэйюе, всё сильнее убеждаясь, что ни в одной из версий нет ни слова правды.
Мо Жаня он знал хорошо — вероятно, лучше, чем кто-либо. И так же отчётливо он знал, что тот никогда не причинит вреда человеку, если на то нет веских причин. Даже в порыве злости, не осознавая себя, парень продолжал оставаться собой, пусть и отрицал это. Его мотивами поступков были те же чувства, что и в спокойном состоянии. Ваньнин за эти сутки, проведённые в отеле с Вэйюем, ни разу не испытывал опасений за свою жизнь — притом, что Мо Жань определённо был не в себе, и периодически едва понимал, что Ваньнин пытался ему донести.
Вот только сам Мо Вэйюй, оказывается, не был в этом так уж уверен. В тот единственный раз, когда он пришёл к Чу в палату, казалось, преобладающим чувством в его глазах была болезненная растерянность. Он походил на человека, страдающего лунатизмом, который пробудился где-то посреди незнакомой улицы, и в ужасе пытается осознать, каким образом вообще туда попал.
Впрочем, куда хуже этой растерянности оказались последовавшие за нею вина — и, наконец, горечь.
Чу Ваньнин знал эти чувства слишком хорошо, и не спутал бы их ни с чем. Мо Вэйюй смотрел на него взглядом, в котором не теплилась надежда. Он задавал балетмейстеру вопросы, но в его голосе не было трепета влюблённого сердца — лишь боль. Слишком много боли.
Похоже, это было всё, что Чу Ваньнин смог дать Мо Жаню, несмотря на все свои старания и решимость.
Горечь и боль — вместо любви.
Эти отношения были обречены.
Мужчина знал, что должен сделать, чтобы всё это наконец прекратилось: сказать то, что Мо Вэйюй ожидает от него услышать. Сдаться. Возможно, это поможет парню отпустить его.
“Я люблю тебя, как учитель ученика”.
Всего одна фраза, которая далась ему таким трудом, расставила все точки.
Мо Вэйюй его больше не беспокоил все эти дни — и даже вернул ему старый смартфон, который пропал ещё пару месяцев назад.
Не то, чтобы вернул… скорее, оставил его в палате, пока Ваньнин спал. Видимо, опасался осуждения?
Странный поступок, скорее всего, продиктованный стыдом и нежеланием объясняться.
Чу Ваньнин не стал задавать вопросов. Всё ещё надеялся, что Мо Жань напишет ему, или позвонит первым — но парень этого не делал.
Всё это к лучшему.
...Балетмейстера вскоре выписали из госпиталя. Он всё ещё не понимал, что ему делать дальше, потому что его вещи
