Дик Портер - Преданное сердце

В конце концов мы подъехали к какому-то дому на Телеграф-Хилл, где жили эти самые друзья; фамилия их была Уоррен. Богато обставленная квартира занимала два этажа, из окон были видны огни ночного Сан-Франциско. Гостей собралось не меньше ста человек, но все они как бы растворялись в огромных залах и прочих помещениях. "Зачем одной семье столько комнат?" — подумал я. Вокруг сновало множество слуг — явно восточного вида — с подносами, уставленными напитками. Кто-то играл на роя Шопена. Не успели мы войти, как Фиби тут же воскликнула: "Гляди, вон Диди с Чарльзом", — и в мгновение ока обе девушки исчезли.

Мы с Уэйдом выпили одну за другой несколько рюмок виски.

— По-моему, это была не лучшая идея, — сказал Уэйд.

— По-моему, тоже.

— Ладно, пошли общаться. — И мы отправились бродить по комнатам.

В следующие два часа я познакомился с людьми, носившими такие звучные фамилии, как де Лимур, Мейн, Уилсон, де Тристан, Робертсон, де Гинье и Стент. Когда они узнавали, что я из Нашвилла, то казалось, испытывали какое-то чувство досады. Один из них спросил: "Это там, что ли, поют всякие народные песни?"; "А что вы имеете против негров?" — поинтересовался другой, и я отвечал: "Да, народные песни там поют"; "Лично я против негров ничего не имею". Вскоре к нашей компании присоединился какой-то бойкий, весьма упитанный парнишка.

— А я вам говорю, — начал он с места в карьер, — что у нас лучшая команда второкурсников на всем Западном побережье. К тому же за нас играют Tapp и Стюарт. Так что можно считать, что кубок у нас в кармане.

— Да, команда у нас неплохая, — согласился кто-то, — но в Калифорнийском университете все-таки лучше.

— У кого это "у нас"? — спросил я парня, стоявшего рядом.

— В Стэнфорде, — ответил он. — Ты что, не знаешь, кто такие Билли Tapp и Билл Стюарт?

— Нет.

— Tapp — лучший защитник на всем Западном побережье, а Стюарт в прошлом году принял больше всего передач.

— А потом у нас самая длинная скамейка запасных, — сказал кто-то еще, и все заговорили о футболе.

— Для папаши Уолдорфа это будет неплохой сезон.

— Да ты что! Он ведь потерял Ларсона, Хэнифана и Хейзелтайна.

— А у калифорнийцев — ни одного нового игрока.

— Да Питт их разобьет в пух и прах!

Я немного растерялся от этого словопрения, но все-таки решил тоже вставить слово:

— А вот Ред Сэндерс, который сейчас играет за калифорнийцев, раньше играл за Вандербилтский университет.

— Неужели? — спросил бойкий толстяк. — А все-таки Чак Тейлор — потрясный тренер. — И все снова заговорили о шансах стэнфордской команды.

Потом от футбола перешли к политике.

— Слышали, что отколол Гуди? — спросил какой-то парень, который, видно, только что подошел.

"Гуди" — было прозвищем Гудвина Найта, губернатора Калифорнии. Я, конечно, никогда не учился в Калифорнии, но тем не менее знал, что четверо представителей этого штата баллотировались на пост кандидата от республиканской партии на будущих президентских выборах в 1956 году. Это были Найт, Ноулэнд, Уоррен и Никсон, и каждый из них имел в Сан-Франциско своих почитателей. Я спросил у ребят, что они думают насчет Эйзенхауэра — будет ли он баллотироваться на следующий срок?

— Ни за что. Ему уже шестьдесят пять. Он спит и видит, как вернется в Геттисберг и будет играть в гольф.

Все согласились, что у демократов снова будет баллотироваться Стивенсон, и тут кто-то спросил:

— А кто такой этот Кефовер?

— Сенатор из Теннесси, — ответил я.

— Ну, и что он собой представляет?

Я собирался ответить, что, хотя Кефовер большой любитель выпить и поволочиться, он все-таки сделал много хорошего как сенатор, но успел сказать только: "Он пьет…", как кто-то сразу меня перебил:

— А кто не пьет? Лучше послушайте, что я вам расскажу про Билли Ноулэнда. — И пошло, и поехало…

Я отправился на поиски Уэйда и нашел его в группе студентов, столпившихся у рояля. Пианист как раз встал, чтобы немного отдохнуть, а его место занял какой-то кудрявый юноша, принявшийся наяривать боевой гимн Стэнфорда. За гимном последовала песня "На стэнфордской ферме", которую пели на мотив "Интендантов":

Только джин и виноватВ том, что тянет на развратНа ферме, на ферме…

Я тоже присоединился к хору, и мы еще с полчаса горланили всякие песни, из-за чего гости постарше стали покидать зал. Потом кто-то крикнул:

— Поехали в Саусалито! Слышали, там открылся новый кабак, "Амалфи"?!

— В Саусалито сейчас не попадешь, — сказал парень за роялем.

— Почему?

— Мост не работает.

Через минуту до них дошло, и все враз загоготали и заорали наперебой: "Мост не работает! Мост не работает!" Под «мостом» имелись в виду Золотые Ворота в Сан-Франциско.

— Хочешь поехать в Саусалито? — спросил я Уэйда.

— А как девушки?

Выяснилось, что девушки хотят домой.

— Все было просто замечательно, — сказала Фиби, — но мне завтра с утра на корт, а Глория ночует у меня.

Было полдвенадцатого.

Когда мы выходили, толпа у рояля грянула новую песню:

Мы Билли увезли в автомобиле,Доставили до места, где он жил.Мы Билли привезли и уложили,Поскольку Билли крепко заложил.

Последнее, что я слышал, уже входя в лифт, был дружный рев: "Калифорния победит! Калифорния победит!"

По дороге домой девушки, не закрывая рта, обсуждали свежие новости. Я преклонялся перед ними, не в силах понять, как можно держать в голове сразу столько событий, как они умудрялись запомнить, кто на ком женился и кто у кого родился. Когда мы подъехали к дому Фиби, она, разумеется, сказала напоследок: "Мы, наверно, страшно много болтали", а Глория спросила: "Так вы, говорите, откуда?"

— Из Вандербилтского университета, — ответил я. — Это на юге, в Нашвилле. Там поют народные песни и угнетают негров.

— Это что, шутка? — спросила Глория.

Прощаясь, она сказала:

— Вы вполне милые мальчики, хотя немного чудные, — и подставила мне щечку для поцелуя. Уже войдя в подъезд, она обернулась и крикнула:

— И не забудь, что я говорила про Индию! Обязательно туда съезди! Такого вы еще не видели!

— Наверняка не видели! — крикнул я в ответ.

Сев в машину, Уэйд вперил взгляд в руль и, вздохнув, сказал:

— И на старуху бывает проруха.

Вернувшись в гостиницу «Николай», мы решили заглянуть к Вере Петровне. В ответ на наш стук она крикнула по-русски: "Кто это?" Мы назвались, открыли дверь и остановились на пороге. Вера Петровна была одна.