Нестандартный ход 2. Реванш - De Ojos Verdes
Яркая сладкая победа… Какой и должна быть — с жертвами и потерями.
Девушка смотрела на Рому и получала удовольствие от его состояния, от того, что является причиной сбоя. Впервые! Впервые он выказывает хоть какие-то чувства, а не бесстрастный нейтралитет!
В какой-то миг мужчина поднял взгляд и поймал её эту полоумную улыбку в отражении. До сумасшествия распутную.
И взбесился еще больше. Резко потянул Элизу назад, схватив за плечо. И впечатал в свою грудную клетку, продолжая непримиримо вколачиваться, определенно точно — в попытке взыскать плату. За всё, что с ним сотворила своим сумасбродством.
Кисти оставались в плену, и эта беспомощность была обидной до слез, потому что очень хотелось к нему прикоснуться, но Рома не оставил ей такой возможности, крепко держа. Она выгнулась в неудобной позе, примостив голову к мужской шее, и его свободная рука тут же переместилась ей на подбородок, прошлась смазанным транзитом по щеке, и большой палец зацепился за нижнюю губу. Оттянул вниз, скользнул по ней туда-сюда, словно стараясь стереть помаду.
Не смог — она стойкая, нанесена намертво, ведь девушка готовилась к этому визиту очень тщательно.
В отместку за проявленную свирепость Элиза совершенно бездумно впилась острыми зубами в крупную подушечку почти до крови. И этим действием довела, кажется, Разумовского до пика лютой злобы. Он тут же отдернул ладонь и вернул девушку в исходное положение, заставив опуститься грудью на мрамор. А она нагло уставилась на него исподлобья через серебристую гладь, дразня приглушенным утробным смехом из-за сдавленной диафрагмы, после которого призывно прикусила всю ту же нижнюю губу.
Это называется профессионально нарываться, будучи ведомой строптивостью.
Но ей всё нипочем. Элиза в эйфории. У нее свой вид эмоционального оргазма. Плевать сейчас на физиологию. Она впервые видит бешеного Рому. И готова поклясться, что ни с одной из своих женщин он никогда не был таким настоящим. Уязвимым. Открытым. Слабым — потому что не смог обуздать себя.
Мужчина продолжал вбиваться в неё стабильно жесткими резкими выпадами. Долго… очень долго длилась эта немилосердная битва. Змейки холодного пота бежали от его висков вниз и убегали по шее, а сам он оставался непоколебимо сосредоточенным.
Оба молчали и сверлили друг друга разными градусами ненависти через зеркало. Никто не хотел сдаваться. А ненависть — новый игрок в этом хаосе.
Ты потрошил мне душу своим равнодушием, а я взорву твое спокойствие своими провокациями. И обязательно добьюсь того, чтобы в моем присутствии потеря контроля станет твоей нормой…
В какой-то момент Рома вскинул руку к её волосам, словно позабытым движением собираясь намотать их на кулак, как когда-то раньше. И в его взгляде отразилась растерянность, когда короткие пряди не поддались, скользнув через пальцы обратно ей на плечи. А потом он, находясь в подобии транса, ибо глаза были стеклянными, отсутствующими, прошелся по безобразному шраму девушки от начала до конца цельной невесомой лаской.
— Не трогай! — зашипела она сердито, пытаясь сбросить тяжелую ладонь.
И подалась назад, своим действием невольно углубив угол его проникновения. Чувствуя, как член внутри начал пульсировать сильнее. А через несколько быстрых четких толчков мужчина резко вышел, кончив ей на ягодицы. И сразу отстранился.
Элиза испытала шок, только в эту секунду поняв, почему он спрашивал, чиста ли она. На нем не было презерватива…
И этот вопрос, набатом зазвучавший в сознании, её просто нокаутировал степенью унизительности.
Ноги дрожали, тело ломило, ком в горле блокировал дыхание, но девушка заставила себя собраться. Дернула ближайшее полотенце с подставки, наскоро вытерла сперму, унимая крик внутри. После чего развернулась и швырнула махровую ткань в обессиленно привалившегося к душевой кабинке Рому, попав в солнечное сплетение. Та с глухим шлепком стукнулась о кожу и рухнула ему в ноги. А он даже не шелохнулся, пристально вглядываясь ей в глаза.
Они так и стояли, будто на руинах после бомбежки, не понимая, что делать с выжженной землей вокруг. Это ещё надо как-то переосмыслить и пережить. Но каждому самостоятельно.
Девушка отвела взгляд первой, заторможенно поправив лямки бюстгальтера и приводя в порядок чулки с оттесненным нижним бельем.
Напоследок окинула лицо мужчины прощальным прожигающим взором, пройдясь по каждой черточке. Этим родным сердцу острым углам, плоскостям, идеальным чертежам, на которых тенью отныне лежала щетина.
«Сбрей. Ты другой с ней. Чужой…», — хотелось проорать отчаянно.
Но в тишине прозвучали иные слова, выданные с завидным спокойствием:
— Я-то чиста, а вот ты, поскольку водишься со всякой нечистью, не могу быть уверена. Поэтому больше никаких незащищенных половых контактов, Разумовский. В следующий раз — даже не смей!
Если его и удивил её прогноз на будущее, виду он не подал, продолжая сохранять безучастность.
Элиза развернулась и на негнущихся ногах удалилась.
Натягивая в коридоре платье и хватая с банкетки закинутый в начале своего прихода телефон, она поклялась не отступать. Это только начало.
Дверь квартиры захлопнулась бесшумно.
Словно никто из неё и не выходил.
А потом образовалась зудящая неестественная тишина.
Словно никого здесь и не было.
И только едва уловимый флер безысходности и мучительной тоски свидетельствовал о том, что совсем недавно двое схлестнулись в заведомо проигранной схватке.
Глава 11
«B такие моменты хочется чего-нибудь крепкого. Жаль, что c коньяком дела обстоят лучше, чем c объятиями». Виталий Гринберг «Счастливое нечто»
В темноте глухо щелкнул замок.
Элиза откинула голову назад и уперлась затылком в стену, прикрыв веки. Постояла так несколько секунд, а потом прижалась к поверхности всем корпусом, чтобы следом стечь безвольной массой на пол, прижав колени к себе. Руки на автомате потянулись к обуви, и девушка сняла туфли, небрежно отодвинув их подальше освобожденным мыском. Намучилась сегодня держаться на них, пока её...
Непроизвольный судорожный вздох слетел с губ, словно сигнал о том, что уже можно не притворяться. Одновременно с ним она качнулась вправо и легла боком на неровный натуральный паркет, истертый нещадностью времени.
За свои неполные двадцать восемь лет Элиза так и не поняла: не уметь плакать — это сила или слабость?..
Если бы умела плакать, когда душа выламывает ребра в агонии, может, и жила бы легче? Правильнее? Человечнее?
Но вместо этого сейчас приходится лежать, обнимая себя за плечи и ждать, когда внутренняя стихия уляжется. Надеясь, что после… от тебя останется хотя бы что-то годное.
Всегда
