Единственное число любви - Мария Барыкова
А телефон в его квартире мог зазвонить в любое время суток.
Однажды — было, наверное, часа два ночи — телефонный звонок прозвучал во время нашей близости. Кирилл протянул руку, только что ласкавшую мою грудь, к стоявшему возле постели аппарату, и я поразилась, как обычно прозвучало его «алло». Некоторое время он слушал, продолжая во мне томительные тягучие движения, а когда заговорил сам — слова были вроде: «я был уверен, ты поймешь это» — его спокойный тон настолько возмутил и… возбудил меня, что я, освободив свое лоно, соскользнула на пол и, сильным движением развернув тело Кирилла к себе, впилась губами в его тяжелое естество. Я страстно желала услышать дрожание его голоса, я должна была заставить его застонать, подчиниться мне, забыть обо всем на свете, кроме меня!.. Движения моих губ становились все сильнее и сильнее, я почти задыхалась, и — Кириллу пришлось-таки свернуть разговор…
Когда он положил трубку, я уже готова была растерзать его, но он резко отстранил меня, опустился на пол и, сильно стиснув мое тело руками, перевернул на живот. Он резко вошел в меня сзади, а через минуту невозможной боли я ощутила содрогания его плоти. Потом Кирилл вернул меня на кровать и вскоре, под легкими прикосновениями его пальцев, я стонала уже от собственного наслаждения…
А потом мы лежали рядом, и я, благодарно удивляясь тому, как много он уже знает про меня, про мое тело, все же ощутила: что-то было не так…
Повернувшись, я вгляделась в его лицо, и оно показалось мне далеким и отчужденным. Я испугалась.
— Что с тобой? — Я провела рукой по его густым темно-русым волосам, но Кирилл смотрел куда-то в угол комнаты. Прошло несколько долгих минут, прежде чем, сев на кровати и по-прежнему не глядя на меня, он выговорил:
— Ни при каких обстоятельствах я бы не стал… даже пытаться поработить тебя. Но, вступая со мной в борьбу, ты толкаешь меня именно к этому.
Резко поднявшись, я повернула к себе бесконечно дорогое лицо, но не прочла в его глазах ничего, кроме усталости. Слово «тоска» я побоялась произнести даже мысленно… Я, знавшая, что такое тоска.
— О какой борьбе ты говоришь?! Я помешала тебе говорить по телефону? Это было просто игрой, Кирилл! Я не могла и подумать, что это так неприятно тебе. И потом, ты, взрослый мужчина, должен понять, что не во всякий момент можно и нужно думать.
— Да, наверное… Но я уже говорил тебе, что все эти темные обморочные страсти — не для меня. — Знакомым жестом он приподнял левое плечо, и вся его фигура вдруг показалась мне настолько беззащитной, что к моим глазам подступили слезы.
— Какие темные страсти? — с трудом выговорила я. — Ты устал, Кирилл, и тебе мерещится неизвестно что. О чем ты вообще говоришь?
— Я говорю о свободе. О той свободе, которая необходима и мне, и тебе. Ни один из нас не может быть рабом другого. Как и рабом своих собственных страстей. — Он говорил, но я вслушивалась не в слова, а в интонацию, и она вновь наводила на мысль об усталости от чего-то, мне неизвестного. От прошлого, не оставившего его, несмотря на все мои старания…
— Давай все-таки отложим этот разговор до утра, — предложила я, но в ответ услышала:
— Утром я уезжаю.
— Уезжаешь? Куда? — Неприятный холодок зашевелился где-то глубоко внутри.
— Валерий, — я вспомнила, что так зовут режиссера, — наконец согласился, что Вологду надо переснять, и ему удалось получить на это деньги. И теперь я почти уверен: все будет так, как должно быть.
…А утром Кирилл варил кофе и одновременно собирал вещи в дорожную сумку. Я хотела помочь ему, но вскоре поняла, что это не нужно.
Попрощались мы наспех. Он даже приблизительно не знал, когда вернется.
Звонков из Вологды я ждала постоянно, непрерывно, но они были редкими и почему-то всегда заставали меня врасплох. И я не произносила своих давно приготовленных фраз, а только слушала голос Кирилла, который был живым, уверенным… Видимо, все шло так, как он хотел.
…В городе стояла жара. Проснувшись в первое воскресенье июня в залитой солнцем квартире, я вдруг ощутила вокруг себя совершенно невыносимую пустоту. Я заставила себя подняться с постели и стала заполнять ее хозяйственными хлопотами, но привычные мысли о возвращении Кирилла растворялись в душном воздухе, и легче не становилось. Тогда, решив дать им материальное подтверждение, я отправилась к нему.
Здесь все оставалось таким же, как в утро нашего прощания, и только пятно ржавчины под неплотно закрытым краном да скопившаяся пыль говорили о давнем отсутствии хозяина. Медленно обойдя квартиру, я села за письменный стол, за которым когда-то заполняла историю болезни, послужившую началом истории любви. Стол, как всегда, был завален бумагами с пометками Кирилла. В странной надежде найти среди них что-нибудь относящееся ко мне, подтверждающее мое присутствие в его жизни, я пересмотрела бумаги, но все они, как и следовало ожидать, касались только работы…
Я узнала, что картина, которую он снимает, называется «Единственное число любви», и это название… Оно показалось мне категоричным, даже жестоким. Пусть язык и не допускает множества «любовей», думала я, но ведь я, живая женщина, сейчас люблю Кирилла, а раньше любила мужа. Игорь — мое прошлое, от которого я, несмотря ни на что, не готова отречься… А название фильма подразумевало именно отречение.
Впрочем, вряд ли это название придумал Кирилл… Так или иначе, мои воспоминания плавно перетекли в мысли о его неизвестном прошлом.
…Дальнейшее было каким-то безумием. Моя ревность потребовала немедленного выхода, любого. Перерыв ящики письменного стола, я вскочила, едва не опрокинув стул, и заметалась по квартире. Не знаю, каким чудом мне удалось потом замести следы этого лихорадочного обыска, но Кирилл ничего не заметил…
Случившееся не делает мне чести, и я умолчу о нескольких открытиях, сделанных мною на пути к главному.
Пакет с ее фотографиями я нашла на верхней полке встроенного шкафа в прихожей. Самым ужасным было то, что я ее однажды видела. И она некоторое время занимала мои мысли.
Я уже знала, что Кирилл отличный фотограф. Он умеет улавливать самую суть так, что она сразу становится ясна любому зрячему. Но если всмотреться в фотографии повнимательнее, то увидишь и нечто большее — отношение фотографа к предмету
