Как вам живется в Париже - Кандала Тамара Ивановна

Решительно выйдя из кабины, он оказался лицом к лицу со спящей в первом ряду женщиной, чей профиль его так растревожил. Игла узнавания вонзилась в его сердце. Он застыл, как вкопанный, не в силах пошевелиться. Наступила какая-то звенящая тишина, как если бы вдруг, одновременно, в самолёте заглохли все моторы. Но хрустальный звон, естественно, присутствовал только в его голове.

В этот момент женщина открыла глаза, посмотрела на него и улыбнулась приветливо. Он стоял перед нею, застывший как в детской игре «замри, умри, воскресни», не в силах ни сказать что-нибудь, ни даже облизнуть пересохшие губы. У него было ощущение, что он находится в полном вакууме и, как во сне, совершенно не владеет своим телом. Он боялся одновременно взлететь и упасть.

Женщина смотрела на него молча улыбаясь и чуть подрагивая ресницами. Вдруг, как в замедленной киносъёмке, её рука сделала плавное движение в его сторону и коснулась его руки. Потом она взяла его за пальцы. Они были ледяными. А её рука оказалась заряженной электричеством, ему показалось, что его пальцы воткнули в розетку — Арсения пронзило током с головы до ног. Но зато, благодаря этому, он смог, наконец, пошевелиться и произнести нечто нечленораздельное в своё оправдание.

— Простите… — почти просипел он, — но мне… мне кажется, что я вас знаю… — И тут же покраснел, как мальчишка, осознав всю банальность произнесённого.

Женщина рассмеялась волшебным смехом (впрочем, всё исходившее от неё ему казалось волшебным).

— Ещё бы тебе меня не знать, Арсик-Барсик-Пускатель Мыльных Пузырей, — сказала она и, потянув за руку, усадила его в пустующее рядом с ней кресло.

— Ника!!! — выдохнул он, — …Неужели это вы?.. Ты?

— Я, я, маленький притворщик, превратившийся в… большого соблазнителя, — и она снова рассмеялась.

— Ты!.. Где?.. Что?.. Как?.. Замужем?

— Отвечаю в обратном порядке — очень даже замужем; хорошо; веду балетную школу; вообще-то в Париже, но вот лечу из Лозанны, где была по приглашению Бежара.

— О, господи! Ты! — не мог прийти в себя Арсений. — Сколько же лет прошло?

— Сейчас скажу точно… Пятнадцать… Сколько же тебе лет сейчас? Подожди, сейчас подсчитаю… Если мне сорок, значит тебе должно быть… двадцать пять.

— Двадцать шесть. То есть мы принадлежим к одному поколению.

— Это ты к чему?

— Ко всему последующему, — засмеялся в свою очередь Арсений.

И они стали взахлёб вспоминать.

Пятнадцать лет назад, только что оправившись от тяжелейшей травмы, она согласилась подменить своего коллегу, сильно разбившегося на мотоцикле и выбывшего из строя на целый год. Ей досталась смешанная группа — девочки и мальчики десяти-тринадцати лет. Просидев до этого почти два года без работы и истосковавшись по балету, она ухватилась за эту возможность, как за соломинку. Несмотря на то, что школа эта не была профессиональной, и дети там были с самыми разными способностями, это стало для Ники первым, очень важным опытом в её будущей педагогической деятельности.

Заметив в группе неуклюжего, но упорного мальчика, не сводившего с неё завороженного взгляда, она, понимая, что у него не может быть никакого балетного будущего, всё-таки старалась не делать ему замечаний больше, чем другим. Для него же, балетный класс был только возможностью видеть предмет своей отчаянной влюблённости (вернее, первой и, как окажется впоследствии, последней любви). Чего он только не делал, чтобы привлечь её внимание, проявляя чудеса изобретательности и демонстрируя силу чувств и фантазию, которой позавидовал бы взрослый мужчина. Он подкладывал ей в сумку цветы, сорванные на ближайшей клумбе, в большие накладные карманы её пальто — духи, стибренные с маминого туалетного столика, фотографировал её во всех ракурсах, фотоаппаратом, который он потребовал и получил в день рождения. Он подстраивал всяческие невинные ловушки и потом сам же её «спасал», находя «потерявшийся» ключ от нужного зала, исправляя «сломавшийся» магнитофон и так далее. А однажды, он пришёл в класс и объявил, что по дороге, в парке, его укусила белка, и что она, скорее всего, была бешеной.

— Ну, почему ты думаешь, Арсик, что она была бешеной? — спросила Ника.

— Потому, что она за мной гналась, прежде чем укусить, а потом не хотела отцепляться — так и повисла на пальце, — и показал, действительно укушенный и слегка опухший палец. — Да, и чувствую я себя странно, — сказал он, слегка закатив глаза, — мне, пожалуй, надо выйти в туалет.

Из туалета он вернулся минут через десять, бледным, как полотно. Шатаясь на нетвёрдых ногах, он пересёк класс, прислонился спиной к стене и стал тихо с неё сползать. При этом у него пошла белая пена изо рта, периодически надуваемая его дыханием в пузыри, глаза закатились совсем, и он грохнулся в обморок.

Ника наблюдала сначала за этим представлением с большой долей недоверия, подозревая очередной подвох, пытаясь понять, игра это или опасность. Но когда он, падая, ударился затылком о железную гирю, которой мальчики подкачивали мускулы, и, дёрнувшись, вправду потерял сознание, она переполошилась и вызвала пожарных (пожарных во Франции часто вызывают вместо «скорой помощи» — они приезжают очень быстро, их машины оборудованы всем необходимым и в каждом экипаже имеется врач). Те приехали, привели Арсика в сознание, вытащили у него изо рта кусок мыла, при помощи которого он пускал пену и пузыри, и обработали шишку на затылке. Осмотрев укушенный палец, врач выразил предположение, что укус вовсе не был беличьим, а походил на человеческий и совершен был, скорее всего, самим пострадавшим.

— Ну-ну, — сказал молодой врач, — видимо, очень хотелось привлечь чьё-то внимание… и я даже догадываюсь, чьё, — он подмигнул Нике. — Как мужчина мужчину могу тебя понять, но мне было бы стыдно отвлекать пожарных на такую ерунду.

Но Арсику стыдно совершенно не было. Наоборот, он был счастлив, что Ника провела возле него столько времени и в какой-то момент даже по настоящему перепугалась за его жизнь.

Прошёл год, вернулся коллега, которого Ника подменяла, ей пришлось уйти, и Арсений тут же и без всякого сожаления бросил балетную школу. Он ходил грустным и потерянным довольно долго. Пробовал говорить о своей любви с Оскаром, но тот, естественно, не воспринял это всерьёз, и Арсений понял, что у него, в силу полной зависимости в этот период своей жизни от взрослых, нет никакого шанса даже увидеть объект своей страсти. Тогда Арсений сказал себе, что он будет ждать, будучи по-детски уверенным, что Ника всё равно никуда от него не денется и ему остаётся только вырасти поскорее, чтобы соединиться с ней навсегда. А пока он отдался своей новой страсти — авиации.

А Ника… Ника затаилась. Затаилась, чтобы прожить данную ей новую жизнь, в новой стране, так, как этого хотел кто-то — не она.

Три года назад она приехала в Париж на гастроли, солисткой балетной труппы Мариинского театра. Выступления прошли очень успешно, о ней восхищенно писали критики, предсказывая ей блистательную карьеру, и она была счастлива. За день до окончания гастролей, она ехала в такси на ужин, устроенный в посольстве в их честь. Последнее, что она помнит, как резко вильнул таксист, пытаясь увернуться от неизвестно откуда выскочившего мотоциклиста.

Очнулась она на больничной койке, в светлой палате с большим окном и первое, что она увидела, было склонившееся над ней смуглое красивое мужское лицо.

— Вы кто? — спросила она.

— В настоящий момент — ваш врач. В будущем — ваш муж, — ответило лицо.

И она снова потеряла сознание.

Потом Робин уверял, что это ей приснилось в её искусственном, под действием морфия, сне. Что врач не имеет права делать авансы пациентке. И, не смотря на то, что влюбился он в неё прямо на операционном столе, собирая из мельчайших осколков её колено, предложение он ей сделал только через три недели, в день выписки. И она согласилась. Возвращаться ей было особенно некуда и не к кому. Родителей её к этому моменту уже не было на этом свете, о сцене на ближайшие несколько лет ей можно было забыть (и, в глубине души, она понимала, что наверстать потерянное время ей уже никогда не удастся), а доброту и надёжность Робина она почувствовала и смогла оценить с первой минуты.