Селянин - Altupi
Кирилл размышлял о сегодняшнем дне — так много всего произошло, перевернуло привычный уклад. Он проспал, но это ерунда. Потом они ездили в город, что, впрочем, обычно. Потом перевозили картошку, что необычно, однако случается каждый год, просто он сам участвовал в этом первый раз. А вот затем приехали церберы, но миссию выполнили вроде как хорошую. Их злой умысел к доброму делу не относится, но никто не пострадает от него. Скоро всё завертится, как бельё в стиральной машинке… Нет, сравнение ужасное. Как карусель, весёлая детская карусель с яркими ярмарочными огнями. Через три дня маме Гале отправляться в больницу, на чём? Не на мотоцикле же и не на автобусе. Блять, даже машины нет, но есть время за ней съездить. Может быть, как-нибудь получится Галину на заднем сиденье уместить. Или переднее разложить и на нём? А в больнице кто будет за ней ухаживать, Егор? Ему кровать дадут, кормить будут? Боже, да какая там больничная еда — помои! А Андрей здесь останется? Один? Тут же дел невпроворот, а ему ещё гипс не сняли! Молоко кто продавать будет? А корову доить? Не исключено, что Андрюха умеет, но одной рукой всё равно неудобно, да он совсем ещё ребёнок.
А сам он где будет — уедет с Егором или останется помогать? Без Егора в деревне сидеть Кириллу, естественно, не хотелось, но уехать, бросить его обожаемого мелкого брата один на один с ситуацией, не значит ли это… не предать, конечно, а показать себя легкомысленным, ненадёжным? Хотя и предать — тоже.
А после больницы, когда Рахмановы поедут за границу? Как доставить за тысячи километров на самолёте парализованного человека? Кирилл, сколько ни летал, с таким не сталкивался. Он и не подозревал, сколько трудностей на самом деле подстерегает прикованных к постели людей, помимо отсутствия здоровья и бедности. Какой там самолёт, если до соседнего города добраться — огромная проблема?! Калякин был уверен, что и в домах для престарелых и инвалидов всё через жопу.
Голова пухла от мыслей, и, не выдержав, Кирилл бросил думать. Наверняка Егор обо всём подумал или подумает, найдёт выход, ведь у него есть опыт, он лучше знает, какой сервис действует для парализованных, и думать у него получается, несомненно, лучше.
Закончили, когда на горизонте догорала последняя полоска света, а тучи заволокли почти половину неба. Дохнуло освежающей прохладой. Нагулявшаяся корова мычала в хлеву, просила дойки. Куры, почуяв вечер, самостоятельно расселись по насестам, особенно неугомонных поросят пришлось, шлёпая по навозу, загонять в закут. Егор, умывшись, стандартно взял на себя бурёнку, Кириллу снова достались хрюшки. Он уже привык к ним, не шугался от каждого их внезапного взвизга, не зажимал нос от запаха навоза. Просто устал до чёртиков и хотел помыться. Весь исчесался от пыли и пота. А ещё занозой и в голове, и в груди сидела необходимость рассказать про Мишаню: время шло, и завтрашний день приближался. Скрыть было нельзя, потому что правда неизбежно всплывёт наружу. Если Мишаня приедет, а Егор не будет к этому морально подготовлен, какой удар для парня получится?! Удар в спину — вот какой! От любимого человека!
Кирилл набирался смелости и искал подходящие слова, смягчающие его вину. Сходив в туалет, чтобы волнение в мочевом пузыре не мешало вести разговор, он решился, хотя нужных фраз так толком и не сочинил.
Во внутреннем дворике над хлевом горела лампочка, мотыльки со звоном бились о её стекло и, обжегшись, падали на землю. Возня в закутах стихла, лишь иногда вскрикивал петух. Егор гремел ведром у верстака, заканчивал переливать молоко в банки, периодически взмахом руки отгонял мошкару. Кирилл, стоя у него за спиной, следил за движением выпирающих из-под футболки лопаток и дождался, пока он отставит ведро на самодельную скамеечку.
— Егор, я… — начал, запинаясь, Калякин, куснул губу. — Я совершил… Блять! Да что ж такое?! Я совершил невъебическую тупость… ебанатство. — Из-за нервозности он вновь перешёл на мат, так было легче изъясняться. — Хуй его ведает, что меня дёрнуло… Я, короче, долбоёб. Но я хотел, как лучше, а получилось… Ну, как всегда, в общем, получилось. Отстой, короче. И я теперь не знаю, как тебе признаться в этом пиздеце.
Егор забыл про банки и повернулся. Слушал с предчувствием очередного расхлёбывания каши и разочарования. Он был прав, конечно.
— Всё к лучшему потом получилось, — заламывая руки, продолжил Кирилл. — Деньги на операцию из-за этого дали, из-за моей долбоёбской выходки. Но ты должен знать. Можешь меня не прощать. В рожу двинуть, пиздануть ведром… Я конченый дегенерат, дерьмо…
— Говори, — глухим голосом вымолвил Егор. Он побледнел и опёрся на верстак.
— Я ходил в администрацию на приём к твоему отцу, к долбанутому Мишане Мамонову, чтоб его!.. — Кирилл опустил голову, чтобы не видеть лицо Егора. Было стыдно и омерзительно от себя. — Короче, я наговорил ему всякой хуйни. Вообще всякой. Про алименты, про колдовство. Потом ещё домой к нему пошёл и детям его — от Ирины — хуйни наговорил. И фамилией своей ёбаной, как флагом, махал, вот Мишаня, блять, моему отцу и настучал. Отец мне пизды вломил, под замок посадил, а я через окно сбежал, и к тебе. Это Мишаня половину денег даёт…
Кирилл осмелился поднять глаза. Егор на него не смотрел, взгляд был направлен в одну точку где-то возле порожка туалета. В лице не было ни кровинки. В тусклом свете облепленного мотыльками фонаря оно приобрело цвет парафиновой свечи и было таким же застывшим.
Кирилл продолжил оправдываться, хотя предпочёл бы выслушать о себе всю правду, какой он дебил и тупоголовый ебанат. Молчание Егора ввергало его в отчаяние, за ним чудился последующий бойкот и разрыв.
— Блять, ну как объяснить?.. Это же хорошо, что он денег даёт? Хоть сколько с него бабла срубить! То есть… Ну, прости, Егор!.. Я помню, что ты просил не упоминать его, но так вышло! К лучшему! Мама Галя будет здорова, операцию сделают в лучшей клинике! Без него бы мой отец всю сумму зажал, это они, когда меня обсуждали, договорились, чтобы!.. Ну, чтобы помочь! Откупиться! Да, Мишаня требует взамен от тебя отказаться от делёжки наследства. Мудак он ещё тот! Егор,
