Наталья Костина - Верну любовь. С гарантией
— Да ладно, тепло выпускать. Будем, Паша!
Чокнулись. Шурин сноровисто проглотил водку и крякнул.
— Закусывай. — Парасочка пододвинул ему початую банку и нарезанный хлеб.
— Я тут тоже привез кой-чего. — Павел кивнул на объемистую сумку. — Харчей привез. Ленка привет тебе передает.
Ленка, жена шурина, за глаза называла родственников «буржуи́ проклятые», почему-то с ударением на последней букве в слове «буржуи». Владимир сразу понял, что продукты передала Светка, но не подал виду.
— Спасибо ей скажи. Ну что, еще по одной?
— А давай! — Шурин махнул рукой. — Все равно в такую погоду не ловится ни хрена…
Выпили еще. Шурин стал выкладывать гостинцы. Кольцо копченой колбасы. Кусок сыра. Моченые яблоки в полиэтиленовом пакете. Буженина. Корейская морковка. Пачка масла. Кулек конфет. Печенье «союзное», печенье «курабье». Зефир в шоколаде. Вермишель быстрого приготовления. Два белых батона. Пакет сахара. Банка кофе. Банка сгущенки.
— Еле допер от электрички, — пожаловался шурин.
— Все тут можно было купить. — Владимир снова плеснул в стаканы.
— Разве ж ей втолкуешь. — Шурин одним махом опрокинул стакан и занюхал черным хлебом. — Хорошо пошла! — сообщил он родственнику.
Парасочка с мрачным видом кивнул и выпил. Колбаса лежала на столе и благоухала, заглушая вонь многодневного пьянства. Он разодрал пакет с мочеными яблоками, взял одно и откусил. Ленка не любила моченых яблок. А вот Светка и он — любили. Яблоко было свое, из этого вот запущенного сада, за которым он не успевал ухаживать, но яблоки все равно исправно родили, и Светка тоже была своя. «Двадцать шесть лет как один день, — внезапно подумал Владимир, еще раз откусывая от пахучего яблока, — и все коту под хвост. Не простит».
— Не знаешь, мои елку купили уже? — спросил он у шурина, наливая еще по одной.
— Какая елка! Кто за ней пойдет! Славка ваш в командировке, только завтра вернется. И сразу теща его захомутает, к матери и показаться некогда будет. Дочка твоя любимая, ты меня прости, Вовик, всегда была белоручка, а теперь мужик ее совсем распустил. Чтоб она матери за елкой пошла? Да ни в жисть! У Светки до сей поры радикулит, сам знаешь… Да! У нее там печка ваша мудреная сломалась, духовка не работает. Мастера вызвала и ждет, ждет… Какой мастер под Новый год! Я б помог, да не разберу ни хрена. Ну, за все хорошее. — Шурин внезапно закрыл глаза и уронил голову на руки. — С ночной только… В электричке покемарил, остановку чуть не проехал, — забормотал он, — сумка тяжелая, падла… Холодно… У Светки радикулит…
— Ладно. — Владимир Парасочка легко поднял хлипкого шурина и переложил на диван. — Ладно. Елки, говоришь, нету? Щас сделаем вам елку. Ты спи пока, — обратился он к уже спящему мертвым сном шурину. — Спи, Паша. Я сейчас.
Через час они уже ехали в машине по направлению к городу. На багажнике сверху лежала пушистая сосенка, срубленная в леске через дорогу, а на заднем сиденье мертвым сном спал шурин.
Владимир Парасочка ехал осторожно, не гнал, хотя милиции на дорогах не наблюдалось. Какой дурак будет в такой холод в потемках стоять? Мела поземка, и с черного неба сыпался мелкий, колючий снег.
— Отдам елку и все, — бормотал Парасочка, — а то что ж за Новый год без елки? Радикулит, и елку некому поставить. Поставлю елку, и все. Да! Печку надо починить. Пашка, блин, не разобрался. Да разве Пашка разберется? Починю ей печку, и все. А то что за Новый год без печки! Светка всегда гуся жарит, «наполеон» на пиве печет… — Он сглотнул. — Слышь, Паш, — спросил он сопящего позади шурина, — а что, моим-то Светка про меня ничего не сказала?
Шурин мирно спал, открыв рот, шапка съехала ему на глаза.
— А хоть бы и сказала, — бормотал Парасочка, — хоть бы и сказала. Милые бранятся — только тешатся! Да и кто они такие, чтобы отца и мать… Двадцать шесть лет как один день…
Они уже подъезжали. Во рту у Владимира Парасочки до сих пор был вкус домашних моченых яблок.
* * *Даша как раз успела на последний поезд. В вагоне оказалась только она и еще парень в низко надвинутой на глаза вязаной шапочке. Он дремал, откинувшись на диванчике напротив, чуть наискосок от Даши. Она вздохнула и, оглядевшись по сторонам, вытащила из сумочки блокнот и ручку и быстро застрочила. Даша писала стихи. Причем вдохновение накатывало на нее в самых неподходящих местах: в основном почему-то в транспорте. Нет бы дома, за рабочим столом…
— «Осторожно, двери закрываются! Следующая станция…»
— Ты смотри, Снегурка какая! И чего мы там пишем?
Огромный подвыпивший парень плюхнулся рядом с Дашей на сиденье и положил руку ей на плечо.
— Так кому мы пишем? А может, мне? Ты куда?
Даша попыталась встать, но здоровенная лапища дернула ее за капюшон. Блокнот упал, ручка покатилась по полу вагона, сквозняком по проходу поволокло оторвавшийся листок.
— Так чего, Снегурка, пишешь? Письмо Дедушке Морозу?
— Мне выходить надо! — Даша снова дернулась. — Пустите!
— Да ты сама не знаешь, чего хочешь! — захохотал пьяный. — А я знаю!
— Это точно, братан. Она сама не знает, чего хочет. — Парень в вязаной шапочке сел с другой стороны, крепко притиснув Дашу к верзиле. В руках у него был упавший блокнот. Сиденье явно было маловато для троих. Даша обреченно втянула голову в плечи.
— Совсем заколебала. То купи ей елку, то не надо ей елки, — приятельски обратился он к пьяному верзиле как к старому знакомому. — Разве этих баб поймешь! Надулась на меня, смотри, отсела, с людьми и базарить не хочет. Саша, — представился он.
— Ты смотри, тезки! — Парень снял руку с Дашиного плеча и потряс протянутую пятерню. — С наступающим вас. Ну, бывайте. Снегурка у тебя что надо! — Пьяный еще раз потряс руку того, кто назвал себя Сашей, и вывалился из вагона на очередной остановке.
— Возьмите. — Парень подал ей блокнот. — Извините, что так получилось, но с этим, гм… товарищем лучше всего было разговаривать на его языке. Я, конечно, мог ему сразу и по лицу, но…
— Что вы, что вы, спасибо! — горячо перебила его Даша. — Если бы не вы… Это хорошо, что без драки. Милиция потом и разбираться не станет, кто виноват… А я смотрю — никого нет, поздно уже… — Голубые глаза ее сияли, из-под черной пушистой шапочки выбилась прядь светлых волос.
— Действительно, поздно уже. Давайте я вас до дому провожу. Вы куда едете?
— До конечной.
— Я тоже до конечной. Кстати, Саша. — Он протянул ей руку.
— Даша.
Ладонь у него была твердая и теплая, и он на мгновение задержал ее пальцы. Даша почувствовала, как загорелись щеки. «Ну что это я, как девочка прямо», — подумала она. На улице было ветрено, снег летел в лицо твердыми крупинками, падал на замерзшие лужи. Он проводил ее до самой двери и немного помедлил, прежде чем сказать:
